«Паника на фондовом рынке, голосование в поддержку чрезвычайных кредитов, оккупация острова Гамильтон у берегов Кореи и другие меры предосторожности (включая печатание афиш с объявлением о начале военных действий) (sic!) — все эти признаки свидетельствовали, что великие державы подошли ближе к конфликту, чем когда-либо ранее с 1878 г.», — писал американский историк П. Кеннеди в своем исследовании британской внешней политики[742]
. Как позднее вспоминал лорд Гамильтон, «при таких обстоятельствах для Гладстона ничего не оставалось делать, кроме как занять решительную позицию перед лицом угрозы, и он, спешно собрав заседание Палаты (общин. —В свою очередь на русской стороне, согласно мемуарам князя В.П. Мещерского, имя которого мы упоминали ранее на страницах этой книги, торжествовали успех. После того как германский император Вильгельм I поздравил Александра III с «блестящей победой при Пенде», самодержец пообещал своему окружению потратить личные накопления на войну с Англией, если государственный бюджет не вынесет этих расходов. Напряженная обстановка нашла отражение в воспоминаниях все того же князя Мещерского: «Первая половина 1885 г. была тревожной, так как мы жили все время в атмосфере угрозы войной (так в тексте. —
Как это бывало и ранее, осложнения в Азии вновь вызвали волну возбужденного патриотизма, получившего на берегах Темзы наименование джингоизм, которая захлестнула обе империи. Один из самых известных русских политических эмигрантов князь П.А. Кропоткин рассказывал, что призрак континентальной коалиции, которую лондонский Кабинет собирался сколотить, чтобы вести войну против России в Азии, не оглядываясь на нерешенные европейские проблемы, просто витал в воздухе и живо обсуждался в кругах эмиграции[745]
. «Весь мир, европейский и азиатский, — передавал царившие апокалипсические настроения российский журналист С.Н. Южаков, — давно ожидает этой войны и давно почитает ее неизбежной. Она и будет. Сегодня ли, завтра, или еще позже, из–3а Пенде, из–3а Кореи, из–3а Босфора, или из–3а дипломатической щепетильности, но она будет, — это все знают и чувствуют, хотя и не все высказывают и не все сознаются»[746].«Ястребы» при петербургском дворе и многие генералы на местах выступали за твердость в отношениях с Лондоном. К примеру, генерал-губернатор Туркестана Н.О. Розенбах забрасывал императора паническими докладами о секретных визитах офицеров британской военной разведки в Бухару на протяжении весенних месяцев 1885 г.[747]
Несмотря на опровержения, поступавшие из Форин офис, Гире информировал посла в Англии Стааля о планах российского Главного морского штаба минировать бухту Владивостока в качестве ответа на превентивные мероприятия, которые британцы осуществляли в Гонконге[748]. 27 апреля 1885 г. военный министр П.С. Банковский обратился с запросом в морское ведомство о возможности транспортировки дополнительной живой силы на среднеазиатский театр военных действий судами Каспийской морской флотилии[749]. Высшее военное руководство вернулось к рассмотрению планов организации крейсерской войны на линиях коммуникаций между метрополией и ее доминионами — Канадой и Австралией, а также Индией и Китаем, о разработке которых говорилось в предыдущих главах[750].30 мая 1885 г. бывший посол в Константинополе, а затем директор Азиатского департамента МИД тайный советник И.А. Зиновьев сказал О. Новиковой, известной на Британских островах представительницы российской общественности: «Англия не прекращает своих обманных трюков. Вместо того, чтобы честно объединиться с нами и составить общую силу с Россией в глазах азиатских народов, она сейчас вооружает Герат против нас»[751]
.