Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Тем временем в Великобритании авторы секретных меморандумов и газетных статей выступали с различными рецептами противодействия российскому продвижению в Закаспийской области, будь то отзыв посла из Петербурга, принуждение персидского шаха к протесту против захвата Россией туркменских земель, отправка эскадры боевых кораблей в Персидский залив, строительство железной дороги от морских портов на юге Персии до Тегерана или даже инспирирование воззвания афганского эмира ко всем мусульманам начать «священную войну» с «неверными» в Туркестане[752]. Так, составители одного из докладов, подготовленных экспертами британского Адмиралтейства для Кабинета в мае 1885 г., предусматривали скорейшее создание морской базы в Корейском проливе, а также обеспечение защиты торговых судов от нападений противника путем патрулирования морских путей и организации конвоев силами легких крейсеров[753]. Но даже в период апогея военной истерии здравомыслящие государственные деятели Альбиона высказывали скептицизм по поводу шумихи в общественном мнении и джингоистской пропаганды: «Внимание публики целиком поглощено перспективами войны с Россией, — писал в письме к другу упоминавшийся Р. Эшер, будущий секретарь Комитета имперской обороны. — Со своей стороны, я не верю в то, что ее цель — Индия. Поэтому я не вижу причины, почему, если война сейчас не начнется, мир (в Азии. —

Е.С.) не может быть сохранен до тех пор, пока она не вспыхнет в Восточной Европе, где у нас, в любом случае, есть союзники, которые в настоящий момент для нас недоступны»[754].

Даже Таймс

рассматривала в качестве единственного способа предотвратить дальнейшую эскалацию напряженности возобновление работы совместной комиссии на российско-афганской границе[755]. Как много позднее один царский дипломат охарактеризовал состояние русско-британских отношений весны-лета 1885 г., «можно только удивляться, как мир был тогда сохранен»[756].

Падение либерального Кабинета в июне того же года под огнем критики оппонентов за просчеты во внутренней и внешней политике, как ни странно, снизило напряженность между Россией и Великобританией, хотя среди высших сановников царя по-прежнему находились лица, которые лелеяли мысль о вооруженной борьбе против англичан[757]. Однако начавшаяся перегруппировка держав и интриги Германии беспокоили как Англию, пребывавшую на международной арене в «блестящей изоляции», так и Петербург, неуверенный в эффективности поддержки центральными державами или Францией своей азиатской политики. Определенную роль играли и нарастающие опасения у части военно-дипломатической элиты Соединенного Королевства по поводу того, что не Россия, а, возможно, Франция в Африке и Германия в Азии представляют для империи наибольшую угрозу[758].

Все это заставило обе державы предпринять усилия к скорейшему мирному урегулированию инцидента в Пенде. Поэтому пограничная комиссия, как и рекомендовала Таймс

, возобновила работу в форсированном режиме, что позволило сторонам уже 22 сентября 1885 г. подписать основной протокол, хотя работа экспертов на местности продолжалась еще три следующих года, поскольку демаркация некоторых спорных или труднодоступных участков местности потребовала продолжительного времени[759]. По условиям соглашения, оазис Пенде, старейшины которого явились после боя у Таш-Кепри к генералу Комарову с просьбой принять их в подданство Белого Царя, отошел России, а стратегически важный Зульфикарский проход остался во владениях афганского эмира[760]. Важно отметить, что почти одновременно с достижением общей договоренности по русско-афганской границе англичане смогли добиться от персидского шаха согласия на заключение конвенции, аналогичной по содержанию русско-персидскому документу 1881 года. Однако англо-персидская конвенция, подписанная 30 сентября 1885 г., исключала возможность свободного прохода через персидскую территорию для войск любой державы[761].