БондиАнна. В Россию с любовью

Как же глупо было мечтать о такой чепухе.

Москва, 2002 г.

Я сидела на диване в роскошной гостиной пентхауса на Арбате. Закрыв глаза и запрокинув голову на мягкую спинку, слушала, как хаус-музыка затмевает все звуки и голоса в квартире.

Вокруг была целая толпа людей, и все они занимались одним-единственным делом — пытались убежать от себя. Тогда, в нулевые, не было принято задавать себе вопросы, оставаться с собой наедине, анализировать собственные чувства и принимать их. Кто-то бежал от одиночества при помощи наркотиков, кто-то больше доверял старому доброму виски, кто-то занимался сексом на втором этаже, кто-то тонул в глубоких, но бессмысленных разговорах или искусственном смехе.

У хозяина этого дома, Сергея, было мало друзей. Наверное, из присутствующих таковыми можно было назвать только нас с Алексом. Однако его двухэтажная квартира буквально кишела малознакомыми и случайными людьми. Это был его способ заглушить горе от развала семьи. С тех пор как мы с ним познакомились, вечеринки частенько заканчивались в этом пентхаусе.

Я открыла глаза. Над Москвой стоял предутренний туман. Занимался рассвет, и он обещал быть очень красивым.

Несмотря на то что в квартире гремела музыка, мне отчего-то казалось, что за окном стояла абсолютная тишина. Конечно, это было не так — Москва никогда не спит. Но ощущение складывалось именно такое.

Я перевела взгляд на Алекса, который сидел в кресле справа от меня, и поняла, что он тоже наблюдает за первыми лучами нового дня. Мы оба устали. Пару раз мы уже встречали пробуждающееся солнце, но сегодня всё происходящее казалось особенным. Какое-то незнакомое солнце из другого мира вставало над застывшим тихим городом.

Вдруг Алекс поднялся, направился к музыкальному проигрывателю — у Сергея был самый навороченный — и стал перебирать компакт-диски. Он научился читать по-русски, тренируясь на вывесках. Я с интересом наблюдала за ним.

Он что-то нашёл. До этого его плечи были напряжены, а сейчас он расслабился и держал в руках только один диск. Я не видела, что на нём написано, только с изумлением заметила, как Алекс аккуратно поместил диск в музыкальный проигрыватель.

Пока система переключала диски, в квартире воцарилась тишина. Все люди, которых было Бог знает сколько, замолкли, оторвались от своих суетных, а может даже и безнравственных дел, и обратили свои взгляды на Алекса.

Тишина продолжалась несколько секунд. А потом по комнате мягкими волнами разлилась мелодия. Сначала духовые. Следом — скрипки, флейты, виолончели, арфы, контрабасы, кларнеты… Инструменты слаженным боем прорывались в двухэтажный пентхаус и насильно заставляли людей себя слушать. Потому что не слушать было невозможно.

Это была не музыка, это был бескрайний океан, одновременно спокойный и гладкий, как шёлк, и беспощадный и сильный, как буря.

В этой музыке было страдание. Внутренняя борьба. Глубокие терзания, гармонично перетекающие в умиротворение.

Мне стало сложно набирать воздух в грудь, и вместе с тем я не могла надышаться. Самые разные эмоции собирались в торнадо и вихрем кружились в груди, не давая возможности схватить хотя бы одну и подробно рассмотреть. Это пугало, но я просто отдалась моменту, понимая: всё, что чувствую — нормально.

Держа пустой сидибокс в руках, Алекс опустился рядом со мной и посмотрел в окно на туманный рассвет.

Это был второй концерт Рахманинова. Я тоже перевела взгляд на окно, потому что золотистые лучи добрались до пентхауса и начали медленно заполнять пространство тёплым светом: сначала стена, потом пол от неё… Нежное сияние лениво ползло по паркету, обволакивая каждый предмет и людей, встречающихся на пути.

Внутри что-то таяло. Я поняла, что не видела и не слышала ничего прекраснее, и посмотрела на Алекса.

Он сидел с закрытыми глазами и держал переносицу двумя пальцами.

— Алекс, что с тобой? — забеспокоилась я и положила руку на его бедро.

Он поднял глаза. Из них тонкими ручейками текли слёзы. Я опешила и восхитилась одновременно. Среди такого хаоса и бедлама найти что-то настолько чувственное и прекрасное, суметь погрузиться в это настолько глубоко, что заплакать — такое было под силу только человеку с утончённой психикой.

— Это настолько потрясающе, — вдруг сказал он. — Музыка Рахманинова идеальна. Он… — Алекс на мгновение задумался. — Он — это ты, только в мире музыки.

Я потеряла дар речи, поражённая, насколько Алекс обострённо чувствует.

Это ты — красивая душа, любимый, потому что ты видишь в мире только то, что есть в тебе самом.

— Никто не чувствует так жизнь как русские композиторы и писатели, — неожиданно сказал он. — В вас такая бездонная глубина. Никто больше так не пишет.

Надо же было иммигрировать в другую страну, привезти оттуда английского мужчину на улицу, где жил Пушкин, чтобы узнать об этом…