Борьба Иви

На протяжении многих недель в доме Мэйтлендов царило странное настроение. Как на качелях: то вверх, то вниз. Бывали мгновения радостной, светлой надежды, когда мама могла расцеловать миссис Диксон в обе щеки посреди разговора о булочках с джемом, потому что Дэвид их очень любил. А потом радостное предвкушение сменялось унынием и тревогой, и казалось, весь дом погружался в печаль. Иви и Китти подолгу сидели в комнате Дэвида, где всё осталось таким же, как было в последний его приезд, потому что никому не хватило духу навести там порядок. Повсюду валялись рисунки и чистые листы бумаги, сломанные карандаши и тюбики с засохшими красками. Там до сих пор пахло краской и льняным маслом. Сёстры вдыхали знакомые запахи, накрепко связанные в их сознании со старшим братом, и гадали, правда ли он вернётся домой. А вдруг Фрэнк ошибся? Вдруг это был просто бред раненого, едва живого человека, истекающего кровью на поле боя?

И даже если Дэвид жив, размышляла Иви, отбирая у Макса пожёванный тюбик с краской, – то каким он вернётся? Как он её встретит, что он ей скажет? Она не проявила сочувствия, когда он пытался ей рассказать, что такое война на самом деле. Она не дала ему договорить. Она испугалась и убежала, потому что ей было невыносимо слушать, как её смелый, высокий, красивый брат говорит, что ему по-настоящему страшно. А теперь всё будет ещё страшнее: кто знает, какие ужасы довелось пережить Дэвиду в немецком плену. И всё это время, пока он страдает в плену, он вспоминает, что Иви так на него рассердилась, что даже не обняла на прощание…

Здравый смысл подсказывал Иви, что Дэвид уж точно об этом не помнит: у него есть другие заботы и поводы для волнений. Умом она всё понимала – но что делать с сердцем, которое всё равно рвётся на части? По крайней мере, рассуждала она, если Дэвид действительно жив – если он жив, – когда-нибудь он вернётся домой, и у неё будет возможность перед ним извиниться.

Папа воспринял известие о судьбе сына как сигнал к действию. Он написал в министерство обороны, в управление военной полиции, в Красный Крест, отправил запросы во все военные и гражданские организации, где могли хоть что-то знать. Он написал даже королю Георгу, умоляя его о содействии в поисках Дэвида, который был почти ровесником второго сына самого короля, принца Альберта, боевого офицера военно-морского флота. Папа понимал, что вряд ли дождётся ответа на обращение к королю, но через пару недель получил письмо от королевского секретаря – в плотном конверте, на красивой гербовой бумаге, – где было сказано, что к его просьбе отнеслись с должным вниманием и передали все сведения в надлежащее ведомство, и что в эти трудные для страны времена любой подданный Соединённого Королевства может рассчитывать на сочувствие и поддержку Его Величества. Впрочем, особенной пользы это не принесло.

А потом вдруг пришла целая связка писем, переданных через Красный Крест. Может, так просто совпало и письма Дэвида дошли бы до них в любом случае – а может, делу помогли папины непрестанные запросы. Как бы там ни было, письма пришли: надорванные и потёртые на сгибах, написанные плохими чернилами на плохой, рыхлой бумаге. Неровные строчки в чернильных кляксах чередовались с крошечными рисунками: зарисовками из жизни военнопленных, карикатурами на важных, напыщенных охранников, портретами родных, сделанными по памяти.

12 ноября 1917

Дорогие мои,