Борьба за трон. Посланница короля-солнца

Кроме того, он принял меры, чтобы запастись преданным ему человеком в лагере неприятеля. Он поручил эту роль распутному Сюферу, тому, на которого, если читатели помнят, Мишель обратил внимание своего начальника как на человека, способного на все бесчестные дела, в тот день, когда совершилось между ними соглашение.

Сюферу поручили овладеть доверием Фабра, втереться к нему и устроиться около его личности, чтобы следить за ним, подстерегать его, похитить у него нужные бумаги, нанести ему удар, если представится случай, и во всяком случае явиться на назначенное место свидания в Араратском проходе, чтобы известить своего начальника.

Такие поручения нелегко было осуществить. Жан Фабр был слишком осторожен и догадлив, чтобы попасться, и не было никакой вероятности, чтобы он легко привязался к незнакомцу, который показался бы ему подозрительным. Мечтать же проникнуть к нему и завязать с ним знакомство в Константинополе или его окрестностях было бы грубой непредусмотрительностью, так как Фабр особенно здесь остерегался. Сюфер издали следовал за маленьким караваном, к которому он присоединился по ту сторону Скутари. переодевшись странствующим поэтом-певцом, с гуслями через плечо. Он ехал один, верхом, в сапогах и закутавшись.

Это было зимою. Сильно снежило и заметало следы. Несчастья случались часто: то проваливались в снег повозки, то лошади вязли в невидимых преградах; холод был резкий, покалывающий, а ветер — леденящий. Сильно спеша, караван достиг привала и отдохнул в деревянных хижинах, под кровом которых был разведён огонь.

Прибыв в Исмидский караван-сарай, закутанные в меха Мари́ и Лизон с маленьким Пьером вышли из саночек, запряжённых оленями, и побежали греть свои иззябнувшие пальцы.

Сюфер находился там, и Мари́ сказала Жану:

— Что это за человек следует за нами?

— Бродячий певец, — ответил Жак.

— Может быть, это соглядатай?

— Не похоже, но мы будем настороже.

После завтрака в зал, украшенный фаянсовыми плитами, поднялся певец. Там собрались кочующие торговцы, вожатые верблюдов и разный праздношатающийся люд.

Певец бросил пред собой молитвенный коврик и запел греческие песни, подыгрывая себе на гуслях в медной оправе. Слушатели его поощряли. Тогда последовали арабские стансы, печальные истории несчастных браков, а также персидская поэзия, так как местные посетители были смешанных народностей.

Он рассказывал, как царь Бехрам-Гор был у ног своей возлюбленной, красавицы Диль-Арам. Он пел ей о своей любви, а она отвечала ему песней о собственной любви к нему. Так как оба сердца бились согласно, то и слова были таковы же, и тон их совпадал, как отголосок.

Он говорил о чарах природы и красоты словами поэта Рудаги.

Благоухание Молианских волн поднимается к нам.

Пески Амона и его камешки скользят под ногами, словно шёлк.

Воды Джихуна и их клокотание поднимается с его свежестью до пояса царя.

Он ещё рассказывал произведения поэта Абу-Исхака, так называемого Кизая, о «Человеке в плаще» и «Грации роз», и ничего не могло быть слаще, как слышать слова:

Роза — сокровище, сошедшее с неба; человек среди роз становится благороднее.

Торговец розами, зачем продаёшь ты розы за деньги?

Что можешь ты купить на деньги твоих роз, пусть они даже дороже твоих роз?

Ещё никогда в поэзии не попадалось более божественного и восхитительного выражения для воспевания роз, а между тем поэт-певец прочёл другие стихи, которые показались чудными даже после первых.

В то время, как он пел, Мари́ чувствовала себя захваченной этой волнующей прелестью, этим опьяняющим любовным напитком восточной поэзии. Она наклонилась к Жану и сказала ему:

— Мы очень подозрительны, — это истинный поэт.

— Притом мы уже далеко от Константинополя, и, без сомнения, этот человек никогда там не бывал, — ответил Жан.

— Спроси его об этом.

Фабр подозвал певца, который подбежал, с виду заискивающий, боязливый и алчный.

— Из какой ты страны, что знаешь все языки? — спросил он певца.

— Я — родом из Нухи, с Кавказа, по ту сторону, покрытых цветущими златоцветниками берегов озера Гокча; я возвращаюсь в мою страну повидать старых родителей, которых я покинул десять лет тому назад, отправясь странствовать по свету. Я посетил большие города Азии, всё время распевал, влача мою крылатую фантазию через великолепие городов и природы; я нажил кое-какие средства и возвращаюсь на время в свою колыбель. Поэт — луна, Нуха — небо; луна подымается на своём небе; поэт — кипарис, Нуха — сад; кипарис возвращается в свой сад.

Пришлось так, что поэту предстояло совершать тот же переход, как и каравану Фабра. Сюфер добился доверия своей сдержанностью; он скакал на коне от привала до привала, не ища случая возобновлять разговора, не останавливаясь и не вмешиваясь к ним в караван; то он опережал их, то отставал. На привалах он пел и рассказывал. Вскоре он совершенно усыпил недоверие к себе.