Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2008

Единица регистрирует число своим качеством. Так должны поступать и мы. Но что такое наше качество?

Абстрактное качество единицы мы тоже не знаем. Но понятие единицы существует в нас как понятие чего-нибудь… Таких единиц существует уже много. Так же и человек не один, а много. И качеств у нас столько же, сколько существует людей. И у каждого из нас свое особое качество… Работа начинается с отыскания своего качества. Так как этим качеством нам придется потом орудовать, то назовем его оружием.

И дальше идут стихи:

Если нет больше способов

побеждать нашествие смыслов,

надо выходить из войны гордо

и делать свое мирное дело.

Мирное дело — постройка дома

из бревен при помощи топора.

Я вышел в мир, глухой от грома.

Домов раскинулась гора.

Но сабля — войны остаток,

моя единственная плоть,

со свистом рубит с крыш касаток,

бревна не в силах расколоть.

Менять ли дело иль оружие?

Рубить врага иль строить дом?

Иль с девы сдернуть с дома кружево

и саблю в грудь вонзить потом.

Я плотник, саблей вооруженный,

встречаю дом как врага.

Дом, саблей в центр пораженный,

стоит, к ногам склонив рога.

Вот моя сабля, мера моя,

вера и пера, мегера моя

Можно еще многое сказать именно о философии Хармса, точнее, о его философской интуиции: она удивительно совпадает с тем, что сделал Сартр в своем «Бытии и ничто». У Хармса об этом надо смотреть текст, называемый «Мыр» (то есть «мир» в поэтическом смещении). Совпадения обнаруживаются подчас поразительные: например, в «Сабле» есть идея чувств как объективных качеств бытия — то же, что в сартровской концепции (человеческого) тела.

Конечно, у Хармса можно найти сюжеты, имеющие вроде бы прямое отношение к его эпохе: например, проза «Помеха». Но ведь это не об аресте Ирины Мазер и Пронина в тот момент, когда они приступали к любовному соединению, — а о убиении Эроса Танатосом. Вот это и есть гений: установление прямой связи не с бытом, а с эпохой, с самим Бытием, которое у Хармса называется «Мыр».

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/436513.html

* * *

[Из Норвегии с любовью] - [Радио Свобода © 2013]

Когда-то, в стародавние уже времена существовали понятия культурная столица и культурная провинция. По такому признаку разделялись не только города в пределе одной страны — скажем, Петербург и Царевококшайск (или, как говорил петербуржец Набоков: «москвичи и другие провинциалы»), но и целые страны. Были страны, так сказать, первого и второго сорта. Понятно, что к первым принадлежали, скажем, Франция и Англия, а Соединенные Штаты Америки твердо воспринимались как культурная провинция. Да и в самой Европе в эпоху европоцентризма отнюдь не все были на равной ноге. Понятно, что Россия, только-только, со времен Петра, полезшая в хорошее общество, считалась из культурных новичков. Но это еще что! Вы будете смеяться, как говорили в Одессе, а сейчас говорят в Москве, — но Германия не считалась первостепенно культурной страной. Причем сами немцы с этим мирились, молча сносили насмешки и из всех сил тянулись за старшими. Пока, наконец, в какую-то дурную минуту не сообразили, что они сами по себе и могут проучить надменных бриттов и самонадеянных галлов. Нам в Советском Союзе за железным занавесом все это было невозможно представить, — что немцы не считались, и сами себя не считали западной страной. Но вот я уже в постсоветском своем пребывании прочитал книгу Томаса Манна «Размышления аполитичного», написанную им во время первой мировой войны, и понял, о чем шла речь в культурном смысле. Немцы, видите ли, поняли, что исконная германская культура выше по типу, чем торгашески-буржуазный дух современной цивилизации, представленный сильнее всего Англией. Об этом уже после войны писал Освальд Шпенглер в книге «Пруссачество и социализм» — все та же конфронтация буржуазной низменности и высокой духовности.