Борис Парамонов на радио "Свобода" -январь 2012- май 2013

Жизнь брала под крыло,


Берегла и спасала,


Мне и вправду везло.


Только этого мало.



Листьев не обожгло,


Веток не обломало…


День промыт как стекло,


Только этого мало.

Тем самым, идя за отцом своим, Тарковский, Андрей Тарковский подтверждает эту горькую истину о конечности искусства, о недоступности идеального бытия на путях творчества.  Вот это уже, если хотите, гетевское, фаустовское углубление темы.

Александр Генис:  Но вы, Борис Михайлович, в начале вспоминали и Данте?

Борис Парамонов:  Данте, Ад – это визуальный ряд фильма, тут сомнений быть не может. Да и вообще путешествие людей в некоем явно инфернальном пространстве – вот масштаб Данте.

Ну а если говорить о Фаусте, то ведь тоже никакой небесной возгонки, никакого сочетания Фауста с Еленой тут нет. Из всех фаустианских потусторонностей – разве что сцена на Брокене?

Александр Генис: А где ж тогда ведьмы?

Борис Парамонов:

А ведьма – это дочка Сталкера. Ее способность к телекинезу в отсутствие употребления ног – это ведь не компенсация со стороны благих сил, а наоборот, дьявольская инспирация. Тут идея та, что человечество, которое новый Парсифаль ведет на поиск нового Грааля, - оно ведь со всячинкой.  А еще точнее и сильнее – нет чистой энергии добра, бытийная энергия едина и неразложима по моральным лекалам.

Вы заметили, что сцены с дочкой всегда даются в сопровождении звука приближающегося поезда? Она и есть этот поезд, этот паровоз, телекинез – только намек на подлинную природу ее силы. Это сила технического разума, поднявшего человека к звездам и наградившего его атомной бомбой. А если еще прислушаться, то за шумом поезда различается хор из Девятой симфонии Бетховена – триумф человечества, так сказать.

Александр Генис: Кстати, черный пес, который пристал к Сталкеру в зоне, - это же Мефистофель: вспомним опять Фауста.

Борис Парамонов:   А эти стихи, что она декламирует, Тютчев:

“Угрюмый, тусклый огонь желанья!''

Это же образ инфернальных сил.  Но это же и вожделеющее любострастие, источник жизни. Вот  я и говорю: чистых источников у жизни не бывает. Не верите – посмотрите фильм “Сталкер”.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24550372.html

* * *

Читая Герцена в Америке. К 200-летию писателя.

Александр Генис:  Грандиозный юбилей – 200-летие Герцена – сегодня, пожалуй, лучше отмечать на Западе, где его никогда не путали с той фигурой, которую вырастила из Герцена советская власть и изувечила школа. На Западе Герцена считают одним из трех великих русских учителей – наряду с Толстым и Достоевским. Вряд ли такая оценка окажется приемлемой для нынешних русских читателей, изрядно забывших Герцена. Больше всего в этом виноват Ленин. Об этом есть чудное высказывание Исайи Берлина, который сделал Герцена  центральным героем  своих русских исследований истории свободы. Вот этот важный абзац из написанного, конечно же, при жизни СССР, эссе Берлина: ''Герцен, благодаря случайной покровительственной фразе Ленина, теперь оказался в святая святых советского пантеона и введен он туда тем правительством, происхождение которого он понимал лучше и боялся гораздо больше, чем Достоевский, и чьи слова и действия непрерывно оскорбляют все, во что он верил, и его самого''.

Вот такого Герцена, либерала-индивидуалиста, рыцаря свободы, надо вернуть в русский обиход. Нам еще предстоит узнать – вспомнить - того Герцена, который писал: ''С 13 лет я служил одной идее – война против всякой неволи во имя безусловной независимости лица''. Эта самая ''независимость лица'' сближает Герцена с западными, в том числе и с американскими идеалами свободной личности.  И это -  хороший повод, чтобы прочесть Герцена в американском контексте.

У микрофона – Борис Парамонов.

Борис Парамонов: О Герцене как раз недавно, сравнительно недавно, были большие разговоры в американской серьезной печати. Это было связано с представлением на нью-йоркской сцене одного смелого театрального проекта: трилогии Стоппарда ''Берег утопии''. Английский драматург заинтересовался русской интеллектуальной историей – и воспроизвел ее на страницах своей драматической трилогии, а потом и на сцене.  Всё это шло одним спектаклем. Нашлись американцы, которые пришли и честно всё это высидели.

Александр Генис:  Ну, нью-йоркская публика – особая, это концентрат американского интеллектуализма. Тут был даже, полагаю, элемент некоторого снобизма: как не побывать на таком необычном представлении.