Бородинское поле

- Я был пленен, господин генерал, в пути, когда ехал из штаба девятого корпуса в штаб четвертой танковой армии. Ваши разведчики или передовые части внезапно атаковали нас… Это было так неожиданно. - Он подернул плечами и прикрыл на миг затуманенные глаза.

- Что вы делали в девятом корпусе и с каким заданием ехали в штаб генерала Гёпнера? - на этот раз спросил командарм через переводчика.

- Я военный историк, что-то вроде летописца. Я не солдат и не сделал ни одного выстрела. Я прикомандирован к штабу фельдмаршала фон Бока, - холодным и вежливым голосом ответил Гальвиц и, скривив тонкие губы в ядовитой улыбке, прибавил: - Теперь уже фон Клюге. Вам, очевидно, известно, господин генерал, что Гитлер отстранил от должностей фельдмаршалов Браухича, Бока, Рунштедта и Лееба. Он назначил себя главнокомандующим.

Это мы знаем, - перебил его Говоров, а про себя заметил, что Гальвиц в отличие от других военнопленных говорит просто Гитлер, а не фюрер. - Продолжайте отвечать на вопрос.

- Восьмого декабря Гитлер отдал приказ войскам перейти к обороне. Строить несколько оборонительных линий в глубину. Ваше контрнаступление создало тяжелую ситуацию на участке четвертой танковой армии, и генерал Гёпнер отдал приказ на отвод своих войск.

Это была неожиданная новость, и Говоров переспросил:

- Откуда у вас такие сведения?

- Вы можете мне верить, господин генерал, эти сведения вполне достоверны. - Гальвиц смело встретил недоверчивый взгляд командарма, он уже несколько успокоился, покорясь чужой воле, и вел себя непринужденно.

- Так все же зачем вы ехали в штаб четвертой танковой? - напомнил Говоров с небрежной отчужденностью.

- Я не хотел оставаться в войсках, которым неприятель создал угрозу окружения. Я имею в виду девятый корпус.

- Хотели избежать окружения и попали в плен, - язвительно воскликнул Говоров.

- Ирония судьбы, - с грустью отозвался Гальвиц и, не дожидаясь последующих вопросов, прибавил: - Впрочем, у меня нет претензий к судьбе. А потом - рано или поздно это должно было случиться.

- Вы давно пришли к такому выводу? Или это… инстинкт самозащиты?

Гальвиц уловил в вопросе генерала скрытую иронию. Глаза его сделались непроницаемыми, он облизал сухие губы и, как человек, у которого задели самолюбие, заговорил отрывисто и с усилием:

- Вы можете меня расстрелять, господин генерал. Смерти я не боюсь. И если мне хочется остаться в живых, то только затем, чтоб убедиться в своих предположениях о будущем. Хотел бы я знать: чем кончится безумная затея Гитлера, что станет с моим народом и отечеством? А что касается вашего вопроса о том, когда я прозрел, то буду откровенен: в эти жуткие месяцы сражения под Москвой.

- И как вы представляете это будущее? - с некоторым любопытством спросил Говоров.

- Ваше неожиданное наступление создало в нашей армии и в верховном командовании нечто подобное шоку. Оно ошеломило, повергло солдат и офицеров в уныние. Дух армии упал, а следовательно, подорвана вера. И все понимают, что повинны в этом не Браухич и Бок.

Говоров перебил его неожиданным вопросом:

- А почему Гитлер и вообще фашисты ненавидят славян? Мне кажется, славяне никогда не нападали на немцев и не угрожали им.

- Это в общем так, все верно. Но славяне многочисленны. Они - непосредственный сосед германцев и владеют огромной территорией с несметными природными богатствами, чего не хватает немцам…

- Жизненного пространства, - презрительно усмехнулся Говоров и тут же спросил: - Ну а евреев? Они же не столь многочисленны, как славяне.

- Там другая причина, - ответил Гальвиц. - Гитлер ненавидит их как своих конкурентов. Ведь они считают себя особой, богом избранной нацией и тоже претендуют на мировое господство.

- Вы нацист? - Говоров испытующе уставился на Гальвица.

- Формально я состою, в партии, но по убеждению - нет.

- А вы не считаете, что вы изменили своему фюреру и Германии?

Вопрос этот, видно, несколько смутил доктора истории. Лицо его невольно зарделось, губы задрожали в жалкой улыбке. Ответил, выплевывая жеваные слова:

- Я никогда не был поклонником Гитлера и никогда не ставил знака равенства между ним и отечеством.

Чувствуя себя уязвленным и подавленным, он опустил глаза и склонил голову. Он понимал свое положение и, надо думать, жестоко страдал. Не меняя позы и не поднимая головы, он произнес тихо и с чувством:

- Прошу вас поверить в искренность моих слов.

Леонид Александрович, внимательно наблюдая за Гальвицем, задавал себе вопрос: искренне тот говорит или играет, спасая свою шкуру? Решил: пожалуй, искренне. После долгой паузы спросил по-немецки:

- А скажите, герр доктор, среди офицеров и генералов рейха есть такие, которые смотрят на события вот так же, как вы, то есть разделяют ваши взгляды?

Гальвиц устало поднял голову, медленно и задумчиво посмотрел в пространство. Ответил тихо и грустно:

- К сожалению, немного. Но после этого поражения их становится больше. С каждым днем. И генералов, и офицеров. Начинают думать. В частности, генерал-полковник Гёпнер. Я его хорошо знаю.