Борцы

Верзилин потянулся к столу, взял из груды хлама фарфоровую курительную трубку и, разглядывая её, ответил спокойно:

— Я же объяснял — у меня до сих пор не действует раненая рука. А Никита — это талант. И помимо силы обладает некоторой техникой. Работа грузчика заставляла его находиться в постоянной форме... Конечно, есть известный риск.

— Но тут рисковать нельзя!

— Вы так горячитесь, словно отвечаете за судьбы русского спорта. По крайней мере, петербургских цирков.

— А кто же будет отвечать, если не я? — удивился Коверзнев.

— Вы правы,— вздохнул Верзилин.— Барон Вогау отвечать не собирался.

— Вот то-то, вот то-то,— заволновался Коверзнев.— Вы на собственной шкуре испытали, какими патриотами являются эти бароны Вогау.— Он приблизился к Верзилину, зашептал: — И нечего себя тешить мыслью, что августейший покровитель Атлетического общества великий князь Владимир Александрович будет отвечать за судьбы русского спорта. Человек, расстрелявший девятого января тысячи людей, не патриот своего отечества, а враг.

— А Нина правильно сказала,— усмехнулся Верзилин,— о таких вещах вслух не говорят.

— Ах, дело не в этом! Кого бы мы ни взяли... Тумпаков... Тумпаков — это типичный буржуа, разбогатевший трактирщик, владелец сада «Фарс», хозяин оперетты и ресторанов. Заботиться о наживе — это естественно для него... Знаете ли вы, что чемпионат, в котором вы участвовали, обошёлся ему за три месяца в триста тридцать рублей? А в карман он себе положил сорок тысяч! Сорок тысяч! Триста тридцать рублей и сорок тысяч рублей! Каково?.. А ваш Вогау?.. То-то! Что для них стоит продать русскую победу Мальте или Корде... Ведь даже сами борцы, не желая обострять отношений с антрепризой и гонясь за деньгами, поддаются иностранцам, забывают о чести своего отечества. Я вас за то и ценю... за то и ценю, что вы не льститесь на деньги, не боитесь угроз. Не все решаются на это... В большинстве даже сильные борцы соглашаются на любые комбинации, в результате борьба из спорта превращается в водевиль...

Коверзнев подскочил к Верзилину, выхватил из его рук трубку, взмахнул книжкой в яркой обложке.

— Слушайте, слушайте, я вам прочитаю! — он перелистал страницы.— Вот. «Не при свете лучей солнца, не под взорами тысяч собравшегося народа, не из-за лаврового венка, а при тусклом свете театральной рампы, под неусыпным контролем антрепренёра, из-за жалованья состязаются в искусстве борьбы современные атлеты. Арену Олимпийских игр заменила пыльная цирковая арена, и не удивительно ли, что интересы цирковой арены поглотили без остатка интересы спортсмена?..»

Он устало швырнул книжку на стол и набил трубку. Бросив коробку с табаком на книжку, выпустил дым:

— Пф-пф.

«Я сразу понял, что мы с ним мыслим одинаково. За это я и полюбил его»,— решил Верзилин.

А Коверзнев, усевшись на резной подлокотник кресла, проговорил задумчиво:

— Я усматриваю два основных положения в организации чемпионатов. Первое: полная независимость борцов от антрепризы. И второе: все дела чемпионата оценивает только судейский стол.

Положив ногу на ногу, Верзилин сказал с улыбкой:

— Вы забыли первое и главное: основным принципом чемпионата должно быть состязательное начало.

Коверзнев вскочил с кресла, ударил себя в лоб:

— Какой я идиот! Чего не смог сформулировать!

— И ещё одно,— сказал Верзилин.— Беспристрастным и объективным должен быть не только судейский стол. Но и пресса.

— Ефим Николаевич! Мы думаем с вами в унисон. Вот смотрите,— Коверзнев сунул в руки Верзилина газету.— Читайте! Читайте! Вот что пишут за деньги! Как вам это нравится? А мой материал не прошёл!.. Но ничего, я ещё найду место, найду такой журнал, где напечатают всё, что надо. Это же реклама! За неё громадные деньги уплачены. Да и имя Сципиона Чинизелли кое-что для газет значит. Как же, чемпионат проходит у него— ничего не поделаешь. Все памятуют о том, что его жена была любовницей великого князя Владимира Александровича. Попробуйте-ка поссориться с командующим гвардейскими войсками Петербургского военного округа... Попробуйте... Вот и печатают, что Чинизелли выгодно.

Верзилин прочитал, усмехнулся.

— Ну что? Ну что? — торопливо проговорил Коверзнев,— Пишут, что на вокзале закатывается в ресторан и заказывает десять обедов... Ведь смотря какие обеды...

— У меня Никита за троих ест,— снова усмехнулся Верзилин.