Борцы

В коридоре и кухне было пусто. В ответ на стук раздалось странное мычание. Верзилин вошёл в комнату. Коверзнев стоял к нему спиной перед окном и зажигал спичку за спичкой. Дождливый ветер, врывающийся в форточку, не давал огоньку разгореться. Коверзнев полуобернулся, и Верзилин увидел в его зубах трубку. Трубка мешала ему говорить. Он промычал что-то, по- видимому означавшее «Раздевайтесь, садитесь»,— и снова отвернулся к форточке. У самого носа зажёг спичку. Верзилин разделся, сел в кресло с вылезшей пружиной и стал наблюдать. Весь ковёр подле окна был забросан спичками. Коверзнев в сердцах отшвырнул пустой коробок, достал из кармана новый. Занятие его казалось бессмысленным. Ветер врывался в форточку и гулял по комнате. Прямо за стеной дома разыгралось Балтийское море.

Наконец Коверзнев добился своего и торжествующе обернулся. Выпустив клуб дыма, сказал:

— Дал себе слово — не отходить от окна, пока не прикурю.

— Зачем? — спросил Верзилин.

— Тренируюсь. Пф-пф. Моя профессия требует умения... пф- пф... прикуривать на ветру... А это, оказывается, дело нелёгкое. Природа сегодня сошла с ума. Пф-пф... За окном Финский залив— простор, есть где разгуляться... Чего стоят одни названия островов, которые лежат под моими окнами,— Резвый, Вольный, Гладкий. Вон, смотрите,— Коверзнев поманил пальцем Верзилина и, захлопнув форточку, посторонился.— Видите, как стихия разыгралась — море! Фонари — это гавань, а дальше уже ни черта не видно. Можно только предположить, где Кронштадт и Петергоф. А туда вон смотрите — Путиловский рельсопрокатный, и только угадываешь, где могила Путиловых и Автово. Ни черта не видно — буря, а ты один на шестом этаже, под самой крышей, как врубелевский «Демон сидящий»...

— То-то я смотрю, у вас и настроение демоновское.

— Пф-пф-пф,— выпустил дым Коверзнев и кивнул головой.— Вы угадали... Всё дело в том... Нет, горит... Всё дело в том... что я понял, что был свиньёй, когда посылал вам анонимные письма.

Верзилин хотел возразить, но Коверзнев движением руки остановил его:

— Молчите! Я сегодня пережил подобное чувство,— он подошёл к столу, сунул горящую трубку в пыльную хрустальную пепельницу и схватил со стола тоненькую яркую книжку.— Вот эту книжку написал я. (Верзилин увидел в его руках книжку, которую Коверзнев вчера цитировал). Я,— повторил тот.— Она вышла весной, когда вы уезжали в Вятку; вы её не знаете... А вот смотрите, что я получил сразу же, как она вышла.

Он выхватил книгу у Верзилина, бросил её на стол, разворот шил пачку писем и сунул ему открытку.

На открытке было написано: «Относительно отзыва о книге «Русские богатыри». Если это называется книгой, то с таким же успехом букварь является энциклопедией».

— Какая чушь,— сказал Верзилин.— И вы из-за этого портите нервы? Кого-то мало похвалили в книге, он вас и попытался уколоть. Это же укол булавкой, даже хвоинкой... Стоит ли обращать внимание.

— Да как вы не можете понять?! Дело не в этом. Когда я получил это письмо, я — поверьте — обрадовался: двадцати человекам понравилось,— Коверзнев подскочил к столу, приподнял и рассыпал по нему письма,— видите? Их не двадцать, их несколько сот... Пишут студенты, борцы, гимнасты, рабочие. Но дело не в этом... Когда пришла эта открытка, их было двадцать, и я подумал: хорошо, равнодушных нет — двадцати понравилось, одному не понравилось... И не понравилось именно потому, что там есть неприятная для него правда, иначе он поставил бы подпись... Но дело не в этом... Сегодня я был в редакции, и на столе одного человека вижу — лежит такая же открытка; почерк, расположение слов — всё, как на моей... Я узнал, но не подал вида. Мне стало гадко. Я всё понял. Пятнадцатого мая мы всей редакцией ездили на пикник в Сестрорецк. Этот человек был предельно любезен со мной, хвалил мою книгу, говорил, что она сыграет большую роль в популяризации спорта среди народа. А сам в это время сжимал в кармане сложенную вдвое открытку... Видите, видите сгиб? А штамп — Сестрорецк, пятнадцатого мая... Решил, что из Петербурга — я догадаюсь, а из пригорода — нет... Какая подлость! Я всегда и всем говорил о нём только хорошее...

— Бросьте, дорогой Валерьян Павлович,— сказал Верзилин.— Вы в ответ напишите новую книгу. Наше дело — работать и работать. Только своим трудом мы докажем, что мы чего- то добились.

— Нет, какая подлость... В страшное время мы живём... Этот прогнивший строй растлевает людей...

— Перестаньте,— сказал Верзилин, покосившись на дверь.

— А ваша оглядка? Это — что? Это то же самое растлевающее влияние царского строя... Мы боимся каждой голубой фуражки, мы напуганы столыпинскими галстуками... Смешно, даже такой сильный человек — возможно, самый сильный человек в мире —.боится... Люди должны жить без страха за свою шкуру, за завтрашний день, за деньги...

Он снова распахнул форточку. Ворвался грохот моря, и мокрый ветер растрепал Коверзневу волосы. Он резко повернулся спиной к окну, прочно упёрся ладонями в каменный подоконник и сказал взволнованно: