Борцы

— В таком случае вы можете объявить эффектный номер: «Единственный раз король цепей Ефим Верзилин разгибает такую-то подкову. Цены на билеты повышены».

— И номер можно повторить,— рассмеялся Верзилин.— Битюгов в Петербурге много. Вы где её нашли, Валерьян Павлович?

— Ах, вы разоблачаете мою тайну?! Так вот вам за это!

Коверзнев схватил с дивана бархатную подушку и шутливо запустил ею в Верзилина.

Подушка попала на Нинин письменный стол и сшибла с него груду безделушек.

— Вот задал себе работы,— засмеялась Нина.— Собирай теперь. И не забудь туда же водрузить знаменитую подкову...

Коверзнев стал на колени и, показывая Верзилину высохшую серую ящерицу, спросил:

— Знаете романтическую историю, связанную с этим маленьким крокодилом?

— Вы не слушайте его, Ефим Николаевич,— сказала Нина.— Тут десятки вещиц — всё подарил он. И про каждую из них он сочинил занимательную историю. У него редкий дар оромантизировать любую безделушку. И за это я его люблю. Он так помог мне в нелёгкие для меня времена, когда со мной не было вас — моего первого друга.

Верзилин благодарно поцеловал Нинину руку.

А девушка посмотрела на него долгим взглядом и погладила по щеке.

— Коверзнев,— сказала она, не выпуская руку Верзилина,— расскажите нам что-нибудь самое — самое интересное.

А тот, перекладывая безделушки, продолжал болтать:

— Вы знаете, Ефим Николаевич, что это за изумрудный камешек? Это из мозаичной иконы Исаакиевского собора... Стойте, стойте: с этой плюшевой обезьянкой связана одна из самых смешных историй...

Смеясь вместе с Ниной над рассказами Коверзнева, Верзилин подумал, что половина этих вещей, видимо, перекочевала из комнаты на Динабургской... Странная страсть у человека — собирать безделушки... Впрочем, почему странная: каждая из безделушек говорит, у каждой из них своя история... Ведь если изумрудный камешек и не из Исаакиевского собора, то — во всяком случае — с этой стекляшкой у Нины связаны какие-то воспоминания.

«Надо обязательно брать с собой Никиту,— решил Верзилин.— С Валерьяном интересно и весело. Надо, чтобы он присутствовал на всех тренировках».

19

Они сидели в сквере перед Знаменской церковью — Верзилин, Никита и Леван Джимухадзе. Ждали Коверзнева.

Стрелки на огромном циферблате голубой вокзальной башни показывали шесть часов. Солнце освещало одну сторону Невского. Вдали сверкала Адмиралтейская игла. На площади было шумно: дребезжали трамваи, кричали бородатые носильщики, ржали лошади.

— Вот он,— почти испуганно прошептал Леван, схватив Верзилина за колено.

Стараясь не выдать своего волнения, Верзилин неторопливо повернулся и посмотрел на подъезд гостиницы. Огромный усатый человек в безукоризненно сшитом чёрном костюме и шёлковом чёрном цилиндре стоял на ступеньках, помахивая за своей спиной палочкой.

— Ничего себе бегемот,— деланно спокойно сказал Верзилин.

— Десять пудов,— с радостным изумлением сообщил Леван. Покосившись на Никиту, который рассматривал Корду удивлёнными глазами, Верзилин заметил:

— Подумаешь, десять. Никита вон восемь пудов весит; да и ты около восьми. Слава богу, сила от веса не зависит.

Провожая глазами знаменитого атлета, они не заметили, как к ним подскочил Коверзнев.

— Ну, видели? Каково? А? — заговорил он.— Одно сплошное мясо и ни черта мышц. Никита расправится с ним, как сегодня на тренировке расправился с Леваном,— он похлопал Левана по спине.

— А где ваш обещанный рваный сюртук и пятнадцать жилеток? И грязные ботинки с ушками? — подмигнув, кивнул в сторону Корды Верзилин.

— Нету,— сказал Коверзнев, описав зажатой в руке камышинкой круг.— Это его так Чинизелли одел. Одна железная трость осталась.

— А всё-таки тяжёл,— вздохнул Никита.

— А! Брось — тяжёл,— сказал Верзилин.— Вон в Москве у Саламонского сейчас борется Томас Пик Блан — четырнадцать пудов весит. А Шарль Лоттер пятнадцать пудов и семнадцать фунтов весил. И что ты думаешь — всех побеждал? Ничего подобного. Прославился тем, что показывался зрителям в костюме балерины.

— Пятнадцать пудов — и костюм балерины! — воскликнул Коверзнев.— Это парадокс! И вообще это уродство какое-то.

— В том-то и дело,—сказал Верзилин,—Это монстры, а не борцы. Им место не в цирке, а в Петровской кунсткамере. Разве настоящие борцы имеют такое сложение! Дай-ка книжку, которую тебе сегодня подарил Валерьян Павлович. Вот смотри — Поддубный. Разве туша? Стройный, ловкий,—говорил Верзилин, листая книжку.

— А вот смотри, какое сложение! А? Древние греки позавидовали бы —Аполлон! А вот Иван Заикин! Ну, смотри, смотри... Георг Лурих, Аберг, Гаккеншмидт... Вес Поддубного — твой вес... Гаккеншмидт — легче тебя, а в своё время тоже был чемпионом мира...

— Знаешь, Никита,— воскликнул Коверзнев, вскочив со скамейки,— Корда похож на этот памятник,— он ткнул камышинкой в сторону памятника Александра III.— Не правда ли? Видишь, какую махину отгрохал скульптор Паоло Трубецкой... А помнишь, я тебе показывал Медного всадника?.. Кто сильнее — этот гиппопотам или стройный — весь порыв — Пётр в лавровом венке, на вздыбленном коне? Ну?

— Пётр,— сказал Никита, и глаза его загорелись.