Божественный лик Византии

Конечно, такой комментарий вызывает множество вопросов и сомнений. Если Вальсамон здесь имел в виду 28й канон Халкидона, то к чему ссылка на «различные правила», тем более что 28й канон затрагивает конкретно вопрос о судебной компетенции Рима и Константинополя? Если же наш комментатор основывался на иных актах, то, безусловно, они должны были быть приведены в тексте. Но вместо традиционного для своего стиля обоснования вывода ссылками на множество эдиктов, новелл, канонов и судебных решений, Вальсамон в данном случае ограничивается только неконкретным обобщением, что не может не удивлять.

Аналогичный комментарий приводится к 4му и 5му правилам этого же Собора. В частности, обосновывая предусмотренную этими нормами возможность оспаривания решений местных Соборов у Римского папы, Вальсамон ссылается на исключения из судебных процедур и в конце подытоживает: «Этот род суда представлен на усмотрение папы. А поелику в предыдущих правилах мы сказали, что определенное относительно папы не составляет преимущества только его одного, так чтобы каждый епископ в случае осуждения по необходимости обращался к престолу Рима, но должно относиться это и к епископу Константинополя; то это же самое мы утверждаем и опять»[444]. Иначе говоря, Вальсамон без всяких сомнений предоставляет Константинопольскому патриарху право вселенского судьи, ссылаясь на аналогичное право Римского папы.

Для канонистов, озабоченных правовым обоснованием преимуществ Константинопольской кафедры, было совершенно ясно – без признания папской доктрины (хотя бы в прошлом) решить поставленную задачу невозможно. В тех же случаях, где подобные вопросы не затрагивали «пытливые» умы, все обходилось гораздо проще. Достаточно сравнить комментарий к 1му канону собора «В Храме Святой Софии» 879—880 гг. И. Зонары и Ф. Вальсамона. Так, повидимому, не озадачиваясь высокими идеями, Зонара совершенно объективно пишет: «Отцы собора, желая, чтобы не имели пререканий между собой папа древнего Рима и патриарх сего нового – Константинополя, но чтобы они сохраняли единомыслие (ибо они были еще единославны и единопрестольны), определили…» и далее следует текст канона. Да, именно такой мотив и двигал отцами собора, когда они, не вдаваясь в канонические глубины и тонкости, в свое время старались пресечь пререкания глав двух великих кафедр.

Иначе излагает историю Вальсамон. «Как будто отвечая на возражения когото из итальянских епископов, – пишет он, – что такое предписание клонится к отмене преимуществ престола древнего Рима вследствие уравнения (прав папы и патриарха), отцы собора присовокупили, что и впредь должны быть соблюдаемы без изменения преимущества и честь римского предстоятеля»[445].

Но, очевидно, одно исключает другое: либо равенство судебных полномочий всех патриархов, либо высшие и исключительные судебные функции папы Древнего Рима. Кроме того, Вальсамон, несомненно, слегка лукавил. Канонист такого уровня, как он, не мог не знать, в какой исторической ситуации принимался этот канон, и смысл, вкладываемый в него отцами собора. Говоря о том, что «в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской церкви и ее председателю, совершенно да не будет никакого нововведения, ни ныне, ни впредь», отцы Собора в 880 г., скорее, стремились преградить дорогу римским претензиям в сторону Востока, нежели лишний раз подчеркнуть эти «преимущества и честь».

Какой смысл был напоминать римским легатам о преимуществах понтифика, если восточные патриархи только что с большим трудом убедили папу не вторгаться в дела Восточной церкви, где главенствовал Константинопольский архиерей? Скорее, они боялись тех «нововведений» (и, конечно, со стороны Рима), которые позволят папе, забыв и презрев очередные договоренности с Константинополем, вновь начать судить епископов Востока и самих патриархов, а также оценивать, насколько канонична церковная практика греков.

Однако для Вальсамона главное иное: не «консервация» «чести и преимуществ» папы, а как раз констатация факта их наличия у Рима в совсем еще недавние времена, чтобы потом говорить об обоснованности закрепления аналогичных прав за Константинополем; и, наконец, уже о законности перенесении этих прав на «византийского папу».

Подытоживая, можно сказать, несколько забегая вперед, следующее: поскольку во времена Вальсамона пропапистские толкования уже, мягко говоря, не пользовались популярностью у императоров династии Комнинов и политической элиты Империи, можно понять, насколько категоричнее звучал подобный комментарий в те годы, когда императорская власть была слаба. И не следует забывать, что Вальсамон и Аристин во многом лишь подытоживали те идеи и выводы, которые звучали и ранее.