Божественный лик Византии

Это становится тем более очевидным, что Эпанагога ничего не говорит о священстве императора. У царя есть только политическая власть, духовная принадлежит исключительно Константинопольскому патриарху. Нет ни слова о его традиционном праве учительства, царь более не признается епископом, хотя бы и «внешним». Кроме того, закрепляется правило, согласно которому императорские эдикты не должны противоречить церковным канонам.

Последнее положение тем более кажется странным, что данный неписаный правовой принцип без всяких напоминаний соблюдался в Византии. Очевидно, акцент был сделан не случайно и в совершенно новом контексте: поскольку решение Константинопольского патриарха признавалось по Эпанагоге единственно безгрешным, царь должен был постоянно просить совета у него и, естественно, следовать его указаниям[453]

. Иное объяснение этой нормы просто лишено внутренней логики и бессмысленно. Да и как может быть иначе, если толкователем всех канонов и вселенских определений становится исключительно патриарх?

В целом обязанности императора излагаются в 4й главе 2го титла: «Император должен защищать и проводить в жизнь, вопервых, все то, что написано в Священном Писании, затем все догматы, принятые святыми Соборами, а также избранные римские законы»[454].

После этого трудно не согласиться с мнением известного византиниста и правоведа В.М. Грибовского (1867 – после 1917), что в таком возвеличивании Константинопольского архиерея явно сказались западнопапистские настроения, а сама Эпанагога представляла собой образец временного торжества западной партии, претензий «восточных пап», воспользовавшихся некоторой слабостью императорской власти[455]

.

Солидарно с ним высказывался и Н.С. Суворов: «Мы получаем возможность воочию, так сказать, наблюдать знаменательное историческое совпадение: возвышение Константинопольского патриарха над другими патриархами и поставление этого же патриарха рядом с царской властью идут рука об руку, предполагая в то же время разрыв с Римом и обуславливаясь этим разрывом… Здесь развиты те же самые принципы, которые лежали в основании борьбы между sacerdotium и imperium, потрясшей западноевропейский мир в средние века»[456].

Но, натолкнувшись на сильные характеры императоров Македонской династии – Василия I Македонянина (867—886) и Льва VI Мудрого (886—912), Эпанагога довольно быстро сходит на нет. Без сомнения, обоснованно утверждает Грибовский, это могло случиться лишь потому, что обширные притязания патриарха, выраженные в сборнике, не только не имели под собой корней в религиознополитических воззрениях населения, но и, кроме того, прямо противоречили существу установившихся основ императорской власти и церковным традициям[457]

.

Уже сам официальный «автор» документа Василий I Македонянин не дал ход Эпанагоге, а впоследствии сборник «затерся, затемнился другими юридическими памятниками той же и последующих эпох»[458]. Примечательно, что в своем негативном отношении к Эпанагоге император опирался на поддержку довольно многочисленной группы восточных епископов, также недовольных резким расширением патриарших полномочий в ущерб их собственной компетенции[459]

. И хотя до сих пор окончательно не завершена дискуссия о том, являлась ли Эпанагога сборником действующих законодательных актов либо только проектом, так и не увидевшим свет, но большинство специалистов обоснованно склоняются ко второму мнению[460].

Глава 3

Даже в качестве законопроекта Эпанагога стала хорошим примером для последующего подражания, но уже в практической сфере. Историки отмечают целые периоды давления папистов на императорскую власть и успешные меры (правда, не всегда) со стороны царей по противостоянию им. Уже император Лев VI Мудрый был вынужден считаться с церковной партией, стремившейся обеспечить права на престол его брата Александра. Для нейтрализации ее влияния он устраняет с патриаршего престола св. Фотия (того обвиняли в соучастии в заговоре против царя, и история так и не оставила твердых доказательств ошибочности или истинности этих обвинений) и, преодолевая противостояние и Римского и Константинопольского клира, назначает патриархом своего брата св. Стефана I (886—893). Но и папистская партия к тому времени была уже чрезвычайно сильна. Только чрезвычайными мерами Лев смог узаконить свой четвертый брак и обеспечить права на трон преемника из Македонской династии своего сына Константина VII Порфирородного (913—959). Нюансы этой затяжной по времени истории позволяют несколько пролить свет на отношения между императором и церковными кругами того времени.