БОЖЬИ ВОЙНЫ

— Мы уже поделили, как видите, — сказал он полякам, — Верхнюю Силезию между собой. Корыбуту достанется Гливице, таборитам Бедржиха — Немча и что там еще только вырвут у епископа. Княжество опольское, понятное дело, тоже должно что-то поиметь. Причем много. Я хочу намысловские земли, Ключборк, Рыбник и Пшчину. И половину Бытома, ту, которую сейчас держит тот гребаный крестоносец, Конрад Белый, самый младший братик епископа. Пограничные столбы, как мне обещали, будут передвинуты в пользу победителей. Ну, тогда давайте побеждать и передвигать!

— Может, завтра, — возразил Миколай Корнич Сестшенец. — Потому что я так объелся и обпился, что не встать.

— А послезавтра нам в дорогу, — заявил Спитек из Мельштына. — Не так ли, пан Бедржих? Пан Рейневан? Нам ведь вместе путешествовать.

Рейневан посмотрел на Бедржиха, вопросительно поднял брови. Проповедник вздохнул.

— Мы поедем назад под Ратибор, — сказал он. — А оттуда на краковский тракт.

— Краковский тракт, говоришь. В Польшу, значит?

— Посмотрим.

— Ты, Рейневан, все время насупленный, — обратил внимание уже красный от вина Волошек. — Сейчас Пасха, День Воскресения Господнего. Весна, изменения в природе, изменения в политике, Новое приходит, Старое уходит, lux perpetua тьму разгоняет, Добро побеждает, Зло бежит, сила боится. Ангелы радуются, поют под небеса,

Gloria, Gloria in excelsis[944], борзая ощенилась, а самая красивая из придворных супруги княжны дала наконец себя потрахать. Короче, радуется тело, радуется душа, радуйтесь tandem[945] все заодно, радуйся и ты, Рейневан. Радуйся, черт возьми. Пей, давай чокнемся. И говори, что тебя гложет, студент.

Рейневан рассказал, что его гложет.

— Инквизиция похитила у тебя девку? — нахмурил брови князь. — Гжегож Гейнче опустился до хищения? Не могу поверить. Если б епископ Конрад, тот ни перед чем не останавливается… Но Грегориус? Наш дружбан из Каролинума? Хм, времена меняются, люди тоже. Слушай, брат, ты же меня поддержал, помог принять решение. Вот и я тебе помогу. У меня есть источники информации, есть свои люди, удивился бы епископ, если бы знал, насколько близки ему, удивился бы и Гейнче. Ютта де Апольда, говоришь? Прикажу, чтобы навострили уши на это имя. В конце концов, кто-то на след выйдет, все-таки надолго ничего нельзя спрятать, правильно говорит пословица: quicquid nix celat, solit calor omne revelat[946].

— Святая правда, — подтвердил, странно улыбаясь, Бедржих из Стражницы.

Выступать на заре стало уже традицией миссии, и этот раз тоже не стал исключением. Не успело солнце в полной мере подняться над туманом, они были уже далеко от Глогувека и быстро направлялись на восток. Вскоре добрались до распутья.

— Бедржих? Куда теперь? — спросил с невинной миной демерит.

— На Ратибор. А оттуда краковским трактом на Затор. Я ж говорил.

— Мы знаем то, что ты говорил вчера. Я спрашиваю, куда едем сегодня?

— Не перегибай палку, Шарлей.

Итак, они ехали на Ратибор, к краковскому тракту. Их отряд стал больше на двух польских рыцарей и их оруженосцев. А вокруг весна разошлась вовсю.

— Господин Рейневан?

— Слушаю вас, пан из Мельштына.

— Вы немец…

— Я не немец. Я силезец.

— Значит, вы не чех, — подвел итог Спитек. — Что же в таком случае вас привлекает в учении Гуса? Как получилось, что вы стали на их сторону?

— Шла борьба добра со злом. Когда пришлось выбирать, когда я был обязан выбирать, я выбрал добро.

— Обязан? Можно ведь было не становиться ни на одну из сторон.

— Быть нейтральным в борьбе добра со злом — это принять сторону зла.

— Слушай внимательно, Миколай, — обратился ко второму рыцарю Спитек из Мельштына. — Слушай, что он говорит.

— Да слушаю, — подтвердил Сестшенец. — Но также слушаю слухи. А о тебе слухи ходят, что ты магией занимаешься, господин из Белявы. Что ты чародей.

— Никто другой, — ответил спокойно Рейневан, — а трое волхвов первыми приветствовали Иисуса в Вифлиеме. Поднося ему миро, ладан и золото.

— Ты скажи это Инквизиции.

— Инквизиция это знает.

— Может, — вмешался Спитек из Мельштына, — сменим тему?

— Очень ловко вы поделили между собой Верхнюю Силезию, — иронично заметил Сестшенец. — Ловко, бойко и с размахом. Табор, Волошек, Корыбутович уже и шкуру медведя поделили. А где интерес Польской Короны?

— Так уж за этот интерес у вас душа болит? — с не меньшей иронией спросил Бедржих. — Так уж о нем заботитесь?

— Трудно будет реализовать ваши замыслы, если Польша их не поддержит. Будут ли польские интересы поддерживаться?

— Трудно определить, — согласился Бедржих. — Потому что с Польшей та же проблема, что и всегда: неизвестно, что это и кто это. Ягелло? Сыновья Ягеллы? Сонька Гольшанская? Витольд? Епископ Збышко Олесницкий? Шафранцы? В Польше каждый, кто у власти, имеет свои собственные, частные интересы и неизменно собственный интерес называет благом отчизны, так у вас извечно было, и так во веки веков будет. Вы спрашиваете, пан Корнич, где интерес Польской Короны. А я спрашиваю: чей именно интерес вы имеете ввиду?