Брак по-американски

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказала она. – Пойдем, тебе надо поесть.

Я встал и подошел к овальному столу, в точности такому же, за каким ел я сам, пока рос. Он легко бы вместил и шестерых. Я отодвинул стул и уже собирался сесть, когда она спросила меня, не хотел бы я помыть руки. Устыдившись, я спросил, где у нее ванная комната. Вспенив мыло с девчачьей отдушкой, я почувствовал укол ярости где-то под челюстью и стал поливать лицо водой, пока это не прошло. Подставив голову под кран, я набрал полный рот мягкой воды и сглотнул. В настоящее зеркало я давно не смотрелся, но лучше бы и не видел того, что там отразилось. Лоб весь в морщинах, как веер, который Оливия носила в сумочке. Но, по крайней мере, я был вымыт. Выбрит. Как только разберусь с деньгами, запишусь к стоматологу и вставлю новый протез. Я насухо вытер лицо висевшим на крючке махровым коричневым полотенцем и вернулся к столу, который ломился под царским ужином.

В этом было что-то библейское. Свиная корейка плавала в подливке, на лоснящихся от масла макаронах с сыром запеклась коричневая корочка, в синей с полосками миске гора картофельного пюре, рядом – блюдо пшеничных булочек, таких же, как пекла Оливия. Если потянуть за один край, оторвется маслянистый ломоть. И, наконец, в глубокой серебряной тарелке укромно лежал коровий горох, о котором я и мечтал.

– Скажешь молитву? – спросила Давина, беря меня за руку.

Я закрыл глаза и склонил голову, но сумел произнести только «Господь», и у меня свело горло. Через два вдоха я уже не пытался заговорить. Я зажмурил глаза и с усилием сглотнул, стараясь подавить то, что хотело подняться и вырваться из меня.

– Господь, – подхватила Давина. – Благодарим тебя за эту пищу, которая питает наши тела. Благодарим тебя за этот союз. Во имя твоего сына, Иисуса Христа, Аминь. – Она сжала мою руку, произнося «Аминь», будто это была точка в предложении, но я по-прежнему сжимал ее руку, даже когда она попыталась ее убрать. Наконец, я сумел выговорить: «Благослови руки, которые приготовили этот ужин», – и выпустил ее.

Давина накладывала мне на тарелку горы всего, а я смотрел на себя со стороны – мужчина, который только что откинулся, собирается расправиться со свиной отбивной. Я чувствовал себя героем анекдота, куда более уязвимым сейчас в родном городе, чем в годы моей работы в корпоративной Америке. Давина поставила передо мной еду, и в последний момент я все-таки вспомнил о хороших манерах и не притронулся к вилке, пока она не взяла в руки свою.

– Bon appétit, – сказала она, слегка улыбнувшись.

Я сказал то же в ответ и подумал о Селестии – она говорила эту фразу перед каждым приемом пищи, даже когда утром ела хлопья.

Я доедал вторую порцию и допивал третий стакан сладкого лимонада, когда Давина чересчур беззаботно, учитывая, что этот вопрос она уже задавала дважды, спросила:

– Ты до сих пор женат?

Я медленно прожевал, проглотил и запил еду лимонадом.

– Как тебе сказать. Вот что мне известно: я был женат, когда сел, и она со мной не развелась.

– Ты не обязан говорить загадками, как юрист, – она выглядела обиженной, будто я пришел к ней домой и съел ее ужин, прикрываясь ложными намерениями.

Я глубоко вдохнул и выдал ей всю правду, какая у меня была:

– Я не видел ее уже два года. С тех пор, как мама умерла.

– А по телефону говорите?

– В последнее время – нет, – сказал я. – А у тебя как? Есть кто-нибудь?

Она осмотрелась по сторонам:

– А ты кого-нибудь тут видишь?

И больше мы об этом не говорили, будто удовлетворившись тем, что оба выполнили необходимые обязательства.

После еды я вскочил, чтобы помочь ей убрать со стола. Я cоскреб объедки с тарелок и положил посуду в раковину. Давина мне слегка улыбнулась, будто ребенку, который попытался сделать что-то взрослое, например поиграть на пианино.

– Насчет уборки не волнуйся. Лучше посиди со мной.

Клянусь Богом, я пришел туда не для того, чтобы просто заняться сексом с Давиной. Клянусь Богом, я пришел туда, рассчитывая не на это. Но пришел ли я к ней, надеясь на это? Не буду врать и говорить, что я не изголодался по женщине. Уолтер меня от этого предостерег, но я оголодал вообще. Оголодал по маминой еде, оголодал по ней еще с тех пор, когда уехал от них в колледж. Давина Хардрик пригласила меня на ужин. Если бы мы ограничились тем, что просто поели, я бы ушел оттуда богаче, чем пришел.

– Хочешь кофе? – спросила она.

Я помотал головой.

– Еще выпить?

– О да, – ответил я, и она налила мне еще одну порцию, на этот раз бледнее.

– Не хочу, чтобы ты садился за руль пьяным, – объяснила она. А я расстроился, что она уже подумывала выпроводить меня отсюда.

– Можно я еще кое-что спрошу? Про тюрьму.

– Ты же знаешь, что я не виноват.

– Знаю. Тут никто не верил, что ты виноват. Просто неправильный цвет кожи в неподходящий момент. Полиции веры нет. Поэтому все и сидят.

В знак согласия я вскинул руку, опрокинул стакан и выпил все одним глотком. Потом протянул стакан Давине.

– Один вопрос, – она посерьезнела, и я приготовился к еще одному вопросу о Селестии.

– Да?