Брак по любви

Она подобралась, в душе зашевелился старый страх. Ариф прав: она всегда задабривала его, потому что боялась… сама не зная чего… Он никогда ее не бил, ни разу не отшлепал… Зато бил Арифа, и, когда злился на нее, Арифу доставалось за двоих, в этом она не сомневалась… «Подойди», – велел он, и она помимо воли подходила… Да, она подходила, выслушивала его рассуждения об анатомии и пенициллине, безропотно расчесывала его, вырывала седые волоски и прятала свои чувства так глубоко, что сама переставала их распознавать.

Баба поджал губы и хранил молчание, пользуясь им как оружием.

– Она твоя внучка, – сказала Ясмин. – У Арифа есть дочь, и ты должен за него порадоваться. Он работает, зарабатывает, и вдобавок занимается любимым делом. Да, ты хотел другого, но это его жизнь. Его жизнь, господи прости.

– Любимым делом? И что же это? – Баба говорил медленно и, похоже, сдерживался, чтобы не сорваться на крик.

– Его документальный фильм, – ответила Ясмин. – Исламофобия. Несправедливость. – Когда Баба на нее злился, она всегда опускала глаза. Но только не сейчас. Она выдержала его взгляд.

– В Индии, – проговорил он, – существует несправедливость. В этой стране существуют только оправдания. Кто-то невежливо с тобой поговорил? Тебя это убьет? Притеснит? Только если ты сам позволишь себе быть таким слабаком!

– Но она твоя внучка! Ты сам говоришь, что нет ничего важнее семьи, а она – твоя семья. Ты не можешь притворяться, будто ее не существует. Тебе придется смириться. Если ты не…

Он подошел к ней. Вены на его шее вздувались.

– Прекрати! Хватит! – Шаокат снова отошел, словно не ручался за себя. Он отвернулся, стоя склонился над журналом и вслух зачитал: – Восьмидесятичетырехлетний мужчина, поступивший с повышенной температурой, общим недомоганием, а также посинением и почернением пальцев на руках и ногах…{2}

– Если ты не… – повторила она, впервые в жизни перебив отца.

Он повысил голос и продолжал читать:

– Пациент был некурящим. В ходе осмотра повышение температуры не выявлено…

– Баба, послушай! Если ты не… – Она искала, каким бы серьезным последствием его припугнуть. Таким, чтобы встряхнуло его, заставило осознать масштабы своей ошибки.

– …прощупывается пульсация тыльных артерий обеих стоп…

– …ты умрешь в одиночестве! – крикнула она.

Он стремительно шагнул к ней, и в его руке была булава. Он держал ее перед собой, словно полицейскую дубинку. Ее сердце подскочило к горлу.

– Ты умрешь в одиночестве, – снова сказала Ясмин. Слова прозвучали тихим хрипом, но, по крайней мере ей удалось не спасовать и произнести их. Она зажмурилась в ожидании удара.

Удара не последовало, и она снова открыла глаза. Баба, занесший булаву над головой, выглядел готовым на убийство. Но он стоял отвернувшись и метил по кофейному столику из оникса. Внезапно его лицо исказилось, и боевой дух его покинул. Дюйм за дюймом Баба согнулся и мучительно медленно опустился на колени. Наконец он выронил булаву.

Он открыл рот, но похоже, был не способен говорить. У Ясмин мелькнуло опасение, что у него сердечный приступ. Несмотря на это, она не пошевелилась.

– Уходи! – сказал он наконец.

– Ты в порядке? – Но она уже решила, что ничего страшного с ним не случилось. Баба не желает прогибаться, а значит, рано или поздно сломается. Но пока что он не сломлен.

Шаокат не ответил.

– Прощай, – сказала она, двинувшись к двери.

– Подожди!

Она застегнула молнию на пальто и подняла воротник.

– Подожди, – повторил он. – Мини, послушай…

– Нет, – сказала Ясмин. – Мне осточертело тебя слушать.

Она решительно вышла в прихожую и, повинуясь внезапному порыву, бросилась наверх в спальню родителей. Свадебные украшения. Им здесь не место. Выдвинув ящик комода, она достала бархатный мешочек и сунула к себе в карман. Пальто перекосилось и тянуло шею. Баба превратил свою прикроватную тумбочку в бар. Рядом с пустым ведерком для льда и щипцами стоял рубиново-красный хрустальный тумблер. Позади – ряды мини-бутылочек: Ballantine, Bell’s, Cutty Sark, Dewar’s… Он расставил их в алфавитном порядке… Famous Grouse, Glenfiddich, Haig, Johnnie Walker, McCallum’s, Talisker. Ясмин провела пальцами вдоль миниатюр. Ее пальцы сомкнулись вокруг бутылочки Talisker. Ее Ясмин запихнула в другой карман. Вдогонку отправила еще одну, потом еще и еще, пока обе стороны пальто не стали одинаково тяжелыми.

Занавески были раздвинуты. Ясмин выглянула в огород за домом. Огород Ма. Ее глаза не сразу привыкли к темноте. Полиэтиленовая пленка над каким-то давно увядшим урожаем бесстыже хлопала. Раньше Ма никогда бы этого не допустила. Костлявые ветви мертвой черешни на фоне белесых панелей теплицы напоминали рентгеновский снимок. Между клочков чахлой зелени – голая земля, словно холмики свежезакопанных могил.

Ма никогда сюда не вернется.

Когда она бегом спустилась по лестнице, Шаокат преградил ей путь.

– Родня твоей матери. Они относились ко мне как к таракану. Если я съедал больше ложки риса с чечевицей, твоя Наани жаловалась на расходы.