Брат, найди брата

Елизаров так горько усмехнулся. «Да-а! — говорит. — И адресок вы верный нашли, и время выбрали самое подходящее!.. Знаете ли вы, мил человек, что из всех ген- и субподрядчиков, из всех смежников программа у нас нынче самая напряженная?»

А врач смотрит на него ясными глазами, улыбается дружески, говорит задушевно: потому-то к вам и пришел, что знаю!

Елизаров чашку на блюдечко поставил: «Туп стал. Будьте любезны, просветите!..»

Врач как-то так пошевелился, глянул на меня искоса, но Елизаров приподнял ладонь над столешницей: «Бригадир Бастрыгин Владимир Михайлович — никаких секретов от него…»

Врач кивнул, хорошо, мол, коли так, а потом раскрывает кожаную свою папочку, начинает перед собою бумажки раскладывать, и я гляжу на них и ничего не понимаю: копии титульных листов, постановления Совмина, стенограммы рапортов, сводки, графики… Раскладывает он все это и примерно такую речь говорит: на прошлом пусковом объекте, мол, и объем был меньше, и сроки подлинней, а сколько, извините, среди руководящего звена случилось инфарктов?.. Четыре! Два самых натуральных, слава богу, что удалось хороших людей спасти. Третий так себе: с серединки на половинку. Можно было вообще-то за инфаркт и не считать, но уж так и быть, пошли товарищу навстречу, дали возможность от гнева господня в отделении кардиологии спрятаться.

Ну, а четвертый, говорит, инфаркт — дело особое. Если бы вовремя человека не прикрыли, то давно бы уже не только партбилет выложил, но и даже рядом с Антоновской площадкой — не то что на самой на ней — не работал!..

Елизаров наш улыбается тихонько: интересно ему стало. Отгадывать взялся, у кого из начальников какой был инфаркт, и все в точку: друг дружке настоящую цену они-то хорошо знают.

Глянул на меня: «Тайны мадридского двора, а, Володя?..»

А врач дальше свое гнет: на этом, говорит, пусковом объекте дела пойдут еще веселей. И больше всего, как это для нас ни грустно, достанется, мол, Павел Степаныч, вам… Программа у монтажников и действительно такая, что в доску разобьетесь, а в срок не вытянете.

Елизаров палец поднял: «Вот!.. Во-о-от!.. Медицина понимает. А они там?!»

И глянул в потолок.

А врач опять — в десятку: сознаю, мол, что наступаю на больную мозоль, но, сами понимаете, у кого будет больше всего травм? Конечно, у монтажников!.. Куда потом с просьбами пойдете? Где будете участия искать?

А я сижу, думаю: правду лепит! В самое пиковое время прошлый раз у меня трое из пятнадцати целый день в тепляке без дела просиживали: у кого рука, у кого ключица… Спасибо, что вышли! Чтобы травму актировать не пришлось. Чтобы без премиальных бригада не осталась.

А доктор уже о нем самом. О Елизарове.

Знаю, говорит, доподлинно, что микроинфаркт у вас был и что вы его на ногах перенесли. Зачем, Пал Степаныч, дальше рисковать?.. Имеет ли смысл? Сами о себе не подумаете, никто другой, мол, за вас этого не сделает.

И подсовывает Елизарову листок.

Тот глазами пробежал: «Список, работ, значит?..»

«Да, — тот говорит. — Вы нам делаете, что просим, а я, во-первых, обещаю вам самый благоприятный режим в отношении пострадавших от травм — дай бог, чтоб их не было совсем! — а во-вторых, вам лично обещаю в кардиологии персональную палату… Будет стоять у меня пустая. Если вдруг станет туго, знайте, что тылы у вас обеспечены…»

Елизаров посмотрел на него долго-долго, а потом так ласково и как будто даже с восторгом говорит: «Сукин ты сын!»

Тот охотно кивнул и слегка руками развел: конечно, мол, а что делать?..

Елизаров — опять почти с восхищением: «Су-укин!..»

И опять тот радостно кивнул.

Тогда Елизаров спрашивает: а правда ли, что главный врач — кандидат наук?..

Да, отвечает. Правда.

А по какой же части?

По части организации здравоохранения.

Так что ж вас, Елизаров говорит, выходит, этому обучали: в труднейшей производственной ситуации мертвой хваткой взять хозяйственника за горло и тут, мол, его и додавить?!

А врач смеется: нет, мол, это жизнь такой путь подсказывает, а то, чему нас, Пал Степанович, учат, — разве это хоть когда-либо потом пригодится?.. Я, говорит, даже думаю другой раз, что на самом-то деле мы не учим, а, наоборот, мы  о т у ч и в а е м. Если, говорит, за критерий и принять как раз ее, живую жизнь.

Как-то он так тогда сказал.

И Елизаров поулыбался горько и покивал ему.

Потом ко мне поворачивается: «Как ты, Володя, думаешь? Что бы мы с тобой сделали с товарищем организатором здравоохранения, если бы взамен обещанных монтажникам благ он бы нам предложил не кнопки для вызова сестричек в палатах поставить, а собственную дачу ему отремонтировать?..»

Я говорю: «Вышвырнули бы за дверь. Как минимум. А то бы и выбросили в окошко».

«А ведь он  д л я  д е л а  старается, — говорит Елизаров. — Представляешь?»

Я только вздохнул. Хотелось мне что-то такое сказать: помочь бы, мол, надо. Но я сдержался — как чувствовал!