Брат, найди брата

А вот с человеком другое дело. Он у нас вроде все может. Он — двужильный.

Объем у нас в тот раз и в самом деле такой был, что тресту никак не вытянуть. Простая арифметика. Должно, и ежику ясно.

Но вот вместо того чтобы без лишних слов ресурсами помочь или хоть пару-тройку узелков кому-то другому перекинуть, говорят вдруг: плохо воспитательная работа поставлена. Потому-то, мол, трест и спотыкается.

Ну при чем тут?!

На каком-то высоком совещании, на стройке их тогда чуть не каждый день проводили, и давай Елизарову пенять: и то в этой самой воспитательной работе у тебя не так, и это — тоже не так. Чего только не наговорили!.. Какое только лыко в строку не поставили.

Мне вообще-то ясно: нужна встряска. Для того и накручивают, для того начальника и заводят, чтобы он потом в свою очередь — да еще, может, в тройном размере — своих подчиненных подзавел, а те в свою очередь — своих… И тэдэ, как говорится, и тэпэ. Пока не дойдет это все в конце концов непосредственно до электросварщика Ивана Чернопазова и не шарахнет его таким манером, что вместо положенных за смену тридцати швов он тебе девяносто сварит… эхма!..

Тогда ты уж дай химикам задание: пусть особую таблетку придумают. А ты потом только скажешь: понимаю, дорогой Пал Степаныч, что работник ты золотой, дай я тебе руку за это пожму, дай обниму тебя, но ситуация нынче такая, что деваться нам некуда, вот тебе, брат, таблетка, от которой у тебя энергии станет вдвое — ну, маленько, правда, при этом тебя и поколотит… Маленько и потрясет. А эти вот таблетки ты раздай всем своим остальным: это для начальников управлений, это — старшему прорабу, это — мастеру, а это персонально — Чернопазову Ивану. И те же самые слова сказать им не позабудь. И руку пожать при этом. И обнять.

Ну, не справедливей ли будет, ты скажи?..

А в тот раз давай шпынять Елизарова. Один больно, а другой — и еще больней. Как будто и они соревнуются.

Очередной оратор и говорит: мол, в чем беда? А в том, конечно, что не дошли до каждого. А почему не дошли?.. Да потому, что, мол, руководителям монтажного треста некогда этим заниматься — у них совсем другие заботы. Завели, видите ли, в тресте барана, и все внимание — только ему одному, чуть не молятся на него, на руках его не носят, куда ни едут — с собою непонятно зачем берут… Я, говорит, не убежден, что и на это совещание монтажники его с собою не привели, — как, мол, товарищ Елизаров? Что вы на это скажете?..

А Елизаров поднялся и громко, на весь зал, и говорит: «Нет, не привели. Здесь и без него баранов достаточно!»

Сказал и как-то так вскинулся, говорят, будто бы в грудь его толкнули. Пошел между рядами, открыл дверь…

В спину ему, конечно: «Кто вам давал такое право — покидать?.. Вернитесь, товарищ Елизаров!»

Но он там уже попросил вызвать «скорую».

А назавтра по стройке слух: лежит Елизаров в персональной своей палате и в потолок поплевывает… Никого к нему не пускают — не положено, и он спокойненько себе смотрит цветной телевизор, свежие журнальчики листает, армянский коньячок пьет. Чем не жизнь?!

Тут как раз мы свою работу почти закончили, всего ничего осталось, я и говорю Проничкину: надо нам завтра к вечеру Елизарову доложить.

Игорь только прищурился: «Ясненько!..»

Пошел на хлебозавод, позаигрывал там с девчатами, зубы им позаговаривал, и дали они ему напрокат два халата и два белых чепчика, какие пекари носят.

Взял он с собою этот чемоданчик, «дипломат», и за углом больницы надели мы с ним халаты, а потом он достал еще очки для меня — я в них налетел потом в коридоре на пожилую нянечку, думал, бедную, с ног собью… И достал пару столовских беляшей, какие ни один нормальный человек есть не станет, а только так: или слишком ученый, или совсем задерганный.

Откусили мы по кусочку и — вперед.

«А знаете, коллега, — громко говорит он с набитым ртом, — бывали с больными случаи, когда…» И дальше такое засвечивает, что я и повторить сейчас не сумею — недаром он все деньги на книжки тратит.

«Да, конечно, — я громко соглашаюсь. — Но ведь не станете вы, кандидат наук, отрицать, что бывает совсем наоборот…»

И проходим благополучно и через приемный покой, и по коридору, и с этажа на этаж, и в эту самую кардиологию, куда никого пускать не положено…

Нашли персональную, значит, эту самую палату, приоткрыли дверь.

Телевизор и в самом деле работает, и в самом деле цветной, но Елизаров, решили мы, убрал звук, отвернулся к стенке, думали — спит…

Переглянулись мы с Игорем: мол, правду говорили — все так! Вместо обычной тумбочки горка с фужерами стоит. А что поделаешь, и верно — персональная!..

Одернули халаты и чепчики поправили, приосанились, собрались уже в палату шагнуть, как тут вдруг нас оттолкнули, и мимо промчался в дверь один врач, другой, третий, потом туда покатили какую-то тележку с приборами, и Елизарова обступили, и две сестры сразу стали делать ему уколы, и все заговорили громким шепотом, потом еще громче, еще, и тут как оборвало — раз, и смолкли…

Такая вдруг стала тишина!