Брат, найди брата

— Идет, ты понимаешь, и идет!.. Что ты с ней будешь делать?!

— Печка?

— Печка!

— Сама идет? — щурился Васильев.

— Да прямо-таки сама!

— Смотри хорошенько, чтобы она дальше не прошла!

Петр Игнатьич подсел к столу, налил чайку сперва монтажнику, потом себе, заговорил так, будто к своему гораздо младшему по возрасту начальнику он, как мальчишка, ластится:

— Нет, правда?.. Может, плюнем на этот гра-афик?! Она ить не черепаха как-никак, тут тоже надо понять, а — домна!.. Вот он — главный теоретик у меня по этому делу. По этой самой надвижке курсовой проект защищать будет…

— Это где же? — спросил у молодого монтажника Васильев, хоть по лицу видать было, что все-то он, конечно, знает, просто играет сейчас, как говорится, на публику…

— Техникум вечерний, — послушно отозвался монтажник. — Второй курс.

— А ты, Петр Игнатьич, уверял меня, что он у тебя — толковый парень! — с укором обернулся к бригадиру Васильев.

— А почему-ка нет?! — насторожился Петр Игнатьич, и по тому, как он поглядывал на Васильева, хорошо было видно, что эти двое так давно уже спелись.

— Да потому, что толковые ребята в Москве, — словно отрезая что-то, покачивал пальцем Васильев, — домну вон нашу в глаза не видели, а уже кандидатские по надвижке защитили!.. А он у нас, можно сказать, при ней тут вырос, а — курсово-ой!.. Те-ехникум! — и Васильев вроде бы безнадежно махнул рукой.

Но Петр Игнатьич все понял:

— Ну, спасибо тебе, что разрешил!

И тут в тепляк вошли Беловой со своим шофером — тоже с головы до ног в снегу.

— Вот они, голубчики! — ворчливо сказал Беловой, пытаясь расстегнуть пуговицы на пальто. — Все тут! Чайку нальете?.. Лег спать и не могу уснуть… Чует душа: что-то не так, нет!.. А потом, вы верите, словно бы вдруг видение какое…

— Никого постороннего? — рассмеялся, оглядываясь, Васильев. — А то что ж это происходит: такая должность, можно сказать, у человека, и вдруг — душа!.. Видение!..

— Вскочил один и — сюда! — договаривал Беловой.

— Хорошо, что один! — в тон Васильеву сказал Ступин, тоже посмеиваясь.

Озябший Беловой, молча переводя все понимающий взгляд с одного на другого, грозил пальцем… Васильев начал застегивать кожух:

— Ну что, главный теоретик, пошли ломать график!

И вот уже над ярко освещенной площадкой опять летят вверх, в косую метель, ушанки, и опять кричат люди друг другу что-то радостное, и хроника снимает, судя по всему, последние «героические» кадры, и радиокорреспондент с тяжелой сумкой на боку, обращаясь к монтажникам, почти кричит в микрофон: «Что вы могли бы вот сейчас… в эту радостную для всех минуту… сказать об этих ста шагах?! Об этом общем подвиге?»

Подносит микрофон поближе к губам Петра Игнатьича, который стоит в окружении своих хлопцев, и тот пожимает плечами:

— Однако что сказать?.. Должна была проехать, она их и проехала, сто шагов-то… Куда ей деться?! На то у нас и инженера, и вот мы, конечно…

— Ну, а какое самое яркое ваше впечатление за эти последние сутки? — снова свойски-торжественным голосом спрашивает громко корреспондент. — За эти последние два дня?

— Это — пожалуйста! — рассудительно говорит старый монтажник. — Это вот, как наши шайбу самую первую засадили. Новенький наш…

— Михеев! — громко подсказал кто-то, и остальные одобрительно загудели.

— Михеев, да! — согласился Петр Игнатьич. — До сих пор душа праздник празднует!

И рука с микрофоном упала вниз — разве это надо миллионам радиослушателей, ну разве это?!

Рядом с площадкою надвига останавливались легковые машины, открывались дверцы, выбирались наружу те, кто уехал вчера в дом отдыха есть пельмени.

Растянувшейся во главе с Полосухиным цепочкой не очень уверенно шагали они к ставшей на новое место домне, когда перед ними показалась шедшая уже от нее другая группа — старый Веденин в этом странном окружении: кроме Ступина с Васильевым, кроме Белового, здесь были и Райх с его неизменным саквояжем, И Нина Павловна с Зоей, и маленький Максим.

Ступин с Васильевым поддерживали директора под руки, но теперь, увидев идущих им навстречу, Веденин приподнял голову, расправил плечи, и оба они невольно отпустили его, Веденин пошел один.

Не замечая Полосухина, остановился перед Перчаткиным, сказал сердечно:

— Поздравляю, Александр Максимыч!.. Красиво она стала. Как там и была — никуда ни на градус… поздравляю тебя, директор!

Потянулся к Перчаткину, чтобы обнять, и тот шагнул навстречу, бережно поддержал Веденина.

А вокруг них было это словно отторгавшее Полосухина, словно защищавшее Веденина кольцо из дорогих ему и близких людей, каждое движение которых — чтобы чуть ли не грудью заслонить Деда — словно освящали два давних его соратника: потомок интернационалистов-«аиковцев» Райх и этот уже тоже стареющий парткомовский секретарь Беловой…

— Все, ч т о  д о л ж е н  б ы л, — подчеркнуто сказал Веденин, — я министру написал… Нина Павловна отправит письмо. А это тебе — на память! — он достал из кармана бумагу, протянул Перчаткину. — Чтобы не расслаблялся… Чтобы помнил, с кем нам часто в одной упряжке тащить приходится. И кто… куда ее на самом-то деле тащит!..