Брат, найди брата

Один из его дедушек, подполковник в отставке, давно научил Митю этой науке — различать воинские звания, и теперь мальчик во все глаза смотрел на широкое золотое шитье, на крупные звездочки посредине, и личико его расплывалось в растерянной, но явно довольной улыбке.

Старый гардеробщик был нарочно строг — я, мол, жду! — и Митя спросил удивленно и весело:

— Думаете, я уже генерал?!

Тот невозмутимо пожал плечами:

— А что такого?

Митя заморгал часто-часто и даже ладошку протянул:

— Да ведь я еще маленький!

— Что ж, что маленький? — не отступал гардеробщик. — Вон ты какой герой! Уколы делают — ведь не плачешь?

— Нет, что вы! — подхватила жена. — Он у нас никогда не плачет.

Я подтвердил:

— Он у нас терпеливый мальчик. Что правда, то правда!

У него была астма, и приступы чаще всего вызывались резкими запахами и пылью от ветхих вещей. Где-либо в автобусе он тут же начинал задыхаться, если рядом садилась женщина, от которой слишком пахло духами, и мы торопливо меняли место, а то, бывало, и выходили, чтобы пять — десять минуток постоять с ним на воздушке.

И он не оставался ночевать в старом доме у бабушки, когда мы приезжали в станицу, — нам приходилось идти к знакомым, которые недавно получили квартиру в центре.

Третий год его лечили уколами: каждый день по уколу — полсотни подряд, потом небольшой перерыв и полсотни, до нового перерыва, опять.

Надо было видеть, как он, в самом деле, держался!

Он ни разу не вскрикнул, даже не пискнул, только личико сперва каменело, а потом становилось слегка виноватым: ну вот, мол, не выдержал — пришлось мне нахмуриться!..

Сейчас он тоже на секунду нахмурился:

— Я их ни капли не боюсь, этих уколов!

— А я что говорю? — доказывал подмигнувший теперь и мне гардеробщик. — Вон сколько народу у нас бывает!.. А тут я сразу вижу: герой! А может, думаю, ему уже и званье присвоили?

За спиною у Мити с номерком в руке уже стоял совсем еще молодой генерал, высокий и симпатичный лицом, с улыбкою ждал, что наш Митя ответит.

Тот вздохнул:

— Нет еще!.. Пока не присвоили.

И до того чистосердечным был этот вздох, что мы с женой рассмеялись, повел с сожалением головою гардеробщик, а генерал взял сзади Митю под мышки, приподнял и повернул лицом к себе уже около груди. Раз и другой подбросил, прижал к себе снова и передал мне, а я привычно подхватил рукой под коленки и тихонько похлопал его чуть повыше: генерал ты, мол, наш — «горшочек с дырочкой»!..

А может, и в самом деле он был бы генералом?.. Каким-нибудь совсем необычным, каким-нибудь удивительным генералом… Стал бы он генералом мира, например. Или генералов мира не бывает? Бывают только генералы войны?..

А он вдруг стал бы! Как знать?

Если бы не этот трамвай, промчавшийся с недозволенной скоростью…

Той осенью по обе стороны от школы ремонтировали трамвайные пути, и вожатым, чтобы не выбиться из графика, приходилось увеличивать скорость как раз напротив школьного двора. А какая у первоклашек реакция?..

Потом-то здесь сразу повесили знак, и с нашего двенадцатого этажа мне очень хорошо было видно, как он подпрыгивает под зимним ветром: две бегущие маленькие фигурки, два крошечных портфеля в руках… И я спрашивал себя, когда стоял, ткнувшись лбом в стекло, и сверху глядел на этот знак, под которым все это произошло, спрашивал проезжавших на желтых автомобилях «гаишников» — их районное отделение находится как раз рядом со школою, немножко наискосок от нашего дома, — безответно спрашивал всех: ну почему его, этот знак, повесили  п о с л е, ну почему, вы скажите мне, почему?..

Недавно этот знак сняли. Или просто упал?.. Значит, для всех это уже позабылось: и краны, приподнимающие передний вагон как раз напротив крыльца ГАИ, и запрудившая улицу толпа вокруг них, и безжалостно сигналящие, но мигающие как бы уже потусторонним светом автомобили «реанимации»…

А я опять перебираю в памяти дни его совсем коротенькой жизни.

И среди самых разных дней, каждый из которых мы все тогда так старались сделать счастливым для него, нет-нет да и появится этот, из-за теплоты и щедрости человеческого сердца ставший тогда особенным… Ведь он потом почти всю улицу Горького прошел меж нас вприпрыжку! А как рассказывал после дедушке! И как у него загорались глаза, если я его вдруг подхваливал: «Недаром ведь дядя тогда принял тебя за генерала!..» Какою мгновенной краскою молча вспыхивал, если тем же случалось вдруг укорить: «Про тебя ведь думали, что ты уже генерал, а ты?..»

И теперь, когда его давно уже нет на белом свете, сердце мое словно бы ни с того ни с сего, бывает, вдруг замрет от благодарности к тому пожилому человеку, внешности которого я почти не запомнил — только шрам на щеке — и о котором не знаю ничего: кто он?.. Как он жил? Как живет сейчас? Жив ли?

Никогда я не захожу в это кафе, хотя довольно часто прохожу теперь мимо: мы ведь больше всего из-за Мити и перебрались в Москву — климат здесь оказался для него здоровей, чем на юге… Только мельком смотрю на пыльного волка, который за толстым витринным стеклом все так же бежит среди рыжей травы по одиноким своим делам.