Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Во время бесед с дипломатом Екатерина затрагивала не только темы, связанные с взаимоотношениями Англии и России. Порой она касалась совершенно иных, не касавшихся политики тем. Однажды Екатерина пригласила посла в свой загородный дворец в Царском Селе, где один из залов был украшен коллекцией фарфора Уиджвуда, на котором была изображена лягушка. Произведения коллекции представляли различные рисунки деревенских домов и садов в Англии. Это подало повод к разговору об английском садоводстве, в котором, как подметил посол, императрица «большой знаток». Другие залы дворца были украшены портретами «всех коронованных лиц Европы», что позволило Гаррису завести с ней беседу о живописи. «Мы много толковали об их различных достоинствах, – продолжал англичанин, – а еще больше о важных недостатках новейших живописцев, занимающихся портретами». Разговор с Екатериной не исчерпался темой искусства, но коснулся также законодательства, в частности законов Блекстона, в которых императрица «просто озадачила» Гарриса своими познаниями. «По-моему, она сама годилась бы в судьи: так хорошо ей известны наши законы и наша конституция», с удовлетворением заключал дипломат857

.

Между тем посол нередко высказывался критически о характере и деятельности Екатерины II. И происходило это чаще всего под влиянием неуступчивости императрицы в переговорном процессе с дипломатом. «Эта великая жена, несмотря на многие замечательные и высокие качества, часто обращается в простую женщину и нередко играет веером, думая, что держит скипетр», – писал Гаррис 14 октября 1782 г.858

. Одним из серьезных недостатков императрицы он считал ее чрезмерную склонность к чувственным удовольствиям. «Старость не усмиряет страстей: они скорее усиливаются с летами, – доносил Гаррис в Лондон, – и близкое знакомство с одной из самых значительных европейских барынь убеждает меня в том, что молва преувеличила ее замечательные качества и умалила ее слабости»859

.

Особенно раздражала дипломата в Екатерине переменчивость настроения, которая сказывалась на принятии ею решений. «Императрица становится со всяким днем подозрительнее и порывистее; сильно дорожа собственной властью и упорно держась своих мнений, она питает зависть или раздражение ко всякому, кто только к ней приближается, – докладывал посол в Лондон 25 июня 1781 г. – Из повелительницы, которой было легко и приятно служить, она сделалась столь капризной, что ей невозможно угодить, и слуги ее испытывают эту странную перемену столько же, как ее министры и любимцы»860

.

Примечательно, что на переменчивый характер императрицы указывал также ее первый министр и фаворит Григорий Потемкин. В одной из бесед с Гаррисом в начале апреля 1781 г., князь заявил, что Екатерина «опустилась больше, чем можно себе вообразить …не оставалась ни одного дня в одинаковых чувствах … с таким упорством держалась собственного мнения, что принимала советы, лишь когда они вполне согласовались с ее мыслями … сделалась нечувствительной даже к славе и не слушала ничего, кроме самой преувеличенной лести; словом … характер ее по своим свойствам подчинялся лишь первому порыву страсти, а здравый совет и систематическое рассуждение были для нее несносны»861.

Довольно критически высказался Гаррис о внутренней политике императрицы. В письме приятелю в Берлин 7 февраля 1782 г. он сообщал: «Установить деятельную торговлю в стране, где нет ни кораблей, ни моряков, ни гаваней, ни купцов, составляет страсть настоящей минуты. Средства, употребленные с этой целью … неправильны». Примечательно, что вину за ошибки во внутренней политике посол возлагал на последствия от принятого императрицей вооруженного нейтралитета. «Всеобщая свобода мореплавания предполагалась для всех морских держав, которым она будет насильно навязана; привилегии, которые, принадлежа одной России, были бы для нее полезны, будут раздаваться всем без различия; и в то самое время, как употребляются величайшие усилия для того, чтобы обратить русских купцов в крупных коммерсантов … все их соседи поощряются самой императрицей к подобной же деятельности, и таким образом она (императрица) одной рукой разрушает то, что созидает другой»862. Причину подобных действий Екатерины Гаррис усматривал исключительно в ее тщеславии.