Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

О значительном влиянии Потемкина на императрицу не только в выборе фаворитов, но и в государственных делах Гаррис сообщал в Лондон 24 мая 1779 г. «Князь Потемкин управляет ею (императрицей – Т.Л.) самым неограниченным образом; изучив до тонкости ее слабости, желания и страсти, он пользуется ими, направляя их согласно со своими целями». С «удивительной хитростью» Потемкин «выставил в жалком и смешном виде» самого опасного своего врага – Алексея Орлова. Он внушил императрице «презрение и недоверие» по отношению к другим членам правительства. Графа Панина и князя Репнина он представил как совершенно зависимых от великого князя, а вице-канцлера и некоторых других сановников назвал «какими-то чернорабочими службы». Таким образом, заключал Гаррис, «в одно и то же время потворствуя ее (императрицы) страсти и постоянно поддерживая те опасения, которые в ней так естественны, он упрочивает за собой свое влияние гораздо более, чем обыкновенно удается любимцу государя с самодержавной властью»943

.

Гаррис подчеркивал, что Потемкин «управляет» поведением двора императрицы и продолжает занимать «первое место в доверии и уважении своей государыни»944. И, как отмечал дипломат, сам князь признавался, что «когда дела идут спокойно», тогда его влияние незначительно, но при первом затруднении, он делается крайне необходимым императрице, и тогда его влияние «опять достигает самых больших размеров»945

.

Однако изменчивый нрав Екатерины сказывался и на ее отношении к князю Потемкину. В депеше от 6 октября 1780 г. Гаррис сообщал, что обратился к Потемкину, как «единственному лицу», на которого он мог положиться, с просьбой передать императрице суть письма лорда Стормонта, настаивавшего на отказе помощи Голландии со стороны России. «Я сказал Потемкину, что он единственный человек, к кому я мог обратиться, – утверждал Гаррис, – и что, если теперь он будет также медлить с передачей моих слов императрице, как это с ним случалось не один раз, то я предвижу, что между обоими дворами (российским и британским – Т.Л.) произойдет окончательное разделение, и в несогласии этом большая часть ответственности выпадет на его долю». На это князь отвечал, что в последнее время его враги заверили императрицу, что он несведущ в иностранных делах и поступает «единственно под впечатлениями», «навеянными» ему Гаррисом, «нимало не соображаясь с благом империи и с ее личной славой»946

. Тем не менее, князь обещал похлопотать за посла, чтобы Екатерина II приняла его для частной беседы.

Однако «хлопоты» Потемкина оказались тщетными: императрица отказалась принять посла «частным образом». Князь был чрезвычайно удивлен «непонятным сопротивлением», которое он встретил в Екатерине. «Никогда до тех пор он не испытывал с ее стороны ничего подобного, – сообщал Гаррис в Лондон 13 декабря 1780 г. – Он приписывал это отчасти мысли, внушенной ей врагами его насчет того, что будто бы добивается неограниченной власти»947 .

Влияние Потемкина на императрицу стало заметно ослабевать на протяжении 1781 года. В депеше лорду Стормонту от 21 октября Гаррис с сожалением констатировал, что не получает больше «ни малой помощи» от князя Потемкина, который не пересказывает императрице того, что ему говорит посол, и «не сообщает никаких сведений». «Едва только я с ним заговариваю о делах, – продолжал дипломат, – он делается невнимателен и нетерпелив; и вместо того, чтобы по-прежнему вникать с величайшим участием во все, что я сообщаю ему относительно наших дел, теперь он … сделался совершенно равнодушен к этому предмету»948

.

К характеристике Потемкина Гаррис обращался не раз. На его взгляд, князь обладал «необыкновенной проницательностью, светлым умом и быстрым соображением», а также «неограниченным честолюбием»949. Гаррис отмечал «веселость и ученость» своего друга. Сообщал о его образе жизни, который также «оригинален», как и его характер. У князя отсутствовали определенные часы для приема пищи и сна. И иногда, продолжал дипломат, «нам случалось кататься в открытом экипаже в полночь и под дождем»950.