Брошенные машины

– …слушайте.

– Нет, вы послушайте…

– …слушайте… слушайте.

Старик за стойкой то и дело поглядывал на меня. Теперь он улыбался, но улыбался жестоко, как будто знал, что со мной происходит, знал все мои тайны. А голос в трубке шептал мне в ухо, отвечая мне темным эхом. Шелестящая ласка моей собственной тени.

– Кто вы? Как вас зовут?

– …вас зовут.

– Кто там с вами?

– …там, с вами…

* * *

Павлин с Тапело сидели на кровати и играли в шахматы. Под мягким и ровным светом настольной лампы. Телевизор был выключен, и все было тихо, и никто не взглянул на меня, когда я вошла в номер. Какое-то время я просто стояла и смотрела на них – как они передвигают фигуры по доске.

– Хендерсон еще не вернулась?

Павлин покачал головой и отпил из бутылочки с «адвокатом».

– Надо было идти всем вместе.

– Бев хотела пойти одна, – сказал он.

– Нам надо держаться вместе.

– Мы и так вместе.

– Нет, я в том смысле…

– И как туалет? – спросила Тапело.

– Что?

– Туалет. Там как, очень страшно? Потому что я тоже хочу, но пока терплю. Как-то вот не решаюсь пойти.

– Да, там противно.

– Я так и знала.

– Тут есть горшок. Под кроватью, – сказал Павлин.

– Ага.

– Я отвернусь.

Все вокруг было четким и ясным; я от такого отвыкла.

– Знаешь, какая она? – спросил Павлин.

– Кто? – спросила Тапело.

– Беверли.

– Беверли? Она сумасшедшая.

– Она всегда делает все по-своему, – сказал Павлин. – Сколько я ее знаю. Она – сама по себе.

– Но ты ее любишь, да?

– Девочка, ты о чем?

– Ты меня слышал.

– Не понимаю, о чем ты.

– Все в порядке, – сказала я. – Я хочу…

Но я не знала, что им сказать. Я опять стала смотреть, как они играют.

– Я хочу извиниться, – сказала я чуть погодя.

– А это чего за херня? – Павлин попытался прочесть надпись на этикетке.

– Павлин…

– Гадость страшная.

– Это яйца, – сказала Тапело.

– Что?

Я попыталась заговорить.

– Вы оба, послушайте…

– Этот напиток, – сказала Тапело, – его делают из яиц.

– Из яиц?

– Из сырых желтков, бренди и сахара.

– Господи. – Павлин отпил еще глоток. – Ну и гадость. Я смотрела на них, как они хорошо спелись, и мне даже не верилось, что Павлин грозил Тапело пистолетом.

– Павлин…

– Ну, чего? Марлин, ты что, не видишь? Я занят.

– Я хочу извиниться. За то, что было.

– Крепко тебя шибануло.

– Да.

– Ты же сказала, что приняла дневную дозу.

– Я приняла. Теперь я вспомнила.

– Приняла? Ты говорила, что нет. – Хендерсон придет – подтвердит. Она мне сама дала капсулу.

– Просто болезнь прогрессирует, – сказала Тапело. – Наверное.

Павлин посмотрел на меня.

– Марлин?

– Я не знаю. Не знаю. Девочка вздохнула.

– Павлин, твой ход.

– Ага, сейчас.

Павлин играл черными. Он передвинул свою фигуру, и Тапело тут же сделала ответный ход.

– Шах. Ты что, не видел?

Павлин покачал головой. Он, похоже, расстроился.

– Яйца! Етить-колотить, и кому пришло в голову делать бухло из яиц?

– Из сырых желтков, – сказала Тапело.

– Блин, их хотя бы сперва, ну, сварили или пожарили, что ли. Что там еще было? Бренди. А еще?

– Сахар.

– А ты, я смотрю, много знаешь. Слышишь, Марлин? Девочка знает все. Ну, почти.

Я подошла ближе.

– Тапело, часы у тебя?

– Часы? Да, конечно.

Она взяла свою сумку и достала часы. Я посмотрела на циферблат, на дрожащие размытые стрелки, которые медленно обретали четкость. Прямо пока я на них смотрела.

– Пять минут двенадцатого, – сказала я.

– Дай-ка я посмотрю. – Тапело взглянула на часы. – Все правильно. Пять минут двенадцатого.

И вот тогда я все вспомнила – все, что было сегодня. – Ладно, – сказал Павлин. – Слушай, Марлин. Я не особенно разбираюсь в инъекциях. Я не знаю, какой там состав.

– Все в порядке.

– Я не знаю, сколько это продлится.

– Послушайте. Я просто хотела сказать вам «спасибо». За то, что вы мне помогли. В общем, спасибо.

– Да не за что, – сказал Павлин. – Ладно. Чей ход?

– Павлин, тебе шах.

– А, ну да.

Павлин сделал ход, Тапело тоже сделала ход, а потом я отошла к окну. Теперь я смогла прочитать, что там написано, на мигающей неоновой вывеске, через дорогу. Это была церковь. Такого я не ожидала. Я думала, это клуб. Ночной клуб. Но оказалось, что это церковь. Так там было написано. Зелеными буквами. Церковь. А чуть выше надписи был маленький желтый крест. Люди, которые раньше стояли у входа, теперь ушли. По улице медленно проехала полицейская машина.

– Мне, похоже, пиздец, – сказал Павлин.

– Да, похоже на то.

– Я уже чувствую. Блин. Ты посмотри. Посмотри на доску.

– Мат в три хода, – сказала Тапело.

– Блин. Как-то мне нехорошо.

Я посмотрела на небо. Луна скрылась за облаками. Ночь закрыла свой глаз.

– Знаешь что, девочка, однажды я все-таки соберусь и точно прибью ее, эту твою игру.

– Ага, очень хотелось бы посмотреть, как ты будешь ее прибивать.

Я отошла от окна. Прижала ладонь к стене, к влажной стене. Я искала цветок, тот самый желтый цветок, в который я провалилась во время приступа. Там я видела свою дочку, внутри сомкнувшихся лепестков. Я знала, что это обман искаженного восприятия. Я это знала. Шум создал помехи, обманную видимость: то, что тебя больше всего беспокоит, что для тебя наиболее ценно, проецируется вовне и сливается с окружающим миром.

– Марлин, что ты делаешь? – Ничего.