Брошенные машины

Я встала с кровати и открыла свою сумку, чтобы взять новую пару носков. Последнюю пару.

– А что тебе снилось?

– Не знаю. Не помню.

Мне давно ничего не снилось, с самого начала эпидемии. Я имею в виду настоящие сны. Шум проникал тебе в голову, в спящий мозг, и сны были как телевизор с миллионом каналов, которые ты смотришь все одновременно. Это было болезненно и опасно, и вечерняя доза «Просвета» как-то сдерживала этот натиск, ослабляла напор, так что в сознание пробивались лишь проблески сбивчивых образов. Проблески. Внезапное дуновение тепла от невидимого предмета. Вспышка тусклого света, тихий вскрик – вот и все, что ты помнишь при пробуждении. Может быть, прикосновение к мягкому меху или к колючим шипам. Вот и все. Люди больше не видели снов, настоящих снов, но сегодня мне снился сон.

– С тобой все в порядке?

– Не знаю.

– А то вид у тебя…

– Какой?

– Марлин, ты сядь.

И я села. Села на кровать, чтобы переодеть носки. Все попадало на пол: книжки, одежда, весь мусор, кусочки, обрывки, фрагменты нашего путешествия. Зачем это все нужно? И к чему это все приведет? Я растерла руками лицо. Сон был где-то здесь. Он никуда не исчез. Черная комната, и вода, и…

Я схватила свою тетрадку, но сон ускользал, не давался.

– А тебе снятся сны? – просила я.

– Конечно. Каждую ночь.

– Каждую ночь?

– Марлин, со мной все по-другому.

– Сколько времени? Тапело взглянула на часы.

– Третий час.

– Хорошо.

Рука наткнулась на что-то твердое среди смятых простыней. Тюбик помады. Воспоминания.

– Вчера на меня что-то нашло. У автосервиса.

– Да, я знаю.

– Я словно выпала из реальности. Я потерялась.

– Беверли очень расстроилась.

– Правда?

– Ага.

– А ты? – спросила я.

– Что?

– Тапело, ты расстроилась, когда я потерялась?

– Я не знаю, – сказала она и добавила, помолчав: – Может быть, тебе надо было идти до конца. Когда ты сбежала. Может быть, тебе надо было уйти.

– Может быть.

Я смотрела на стену. На прямоугольник чистых обоев. Раньше там было зеркало, и Хендерсон его сняла. Но призрак зеркала так и остался.

– Я не сбежала. Я потерялась.

Я посмотрела на противоположную стену. Хендерсон перевесила зеркало туда. Лицевой стороной к стене. Так, чтобы оно закрывало дырку, которую я там нашла. Я подумала о двух зеркалах, повернутых друг к другу – с той стороны и с этой, в нашем номере и в соседнем. Я подумала о зеркалах, что смотрят сейчас друг на друга через дырку в стене. Я представила себе два глаза. Они по-прежнему там, с двух сторон. Глядят друг на друга, их отражения множатся, уходя в бесконечность на коротеньком расстоянии между двумя зеркалами. Очень ясная картинка в сознании. А потом, пока я смотрела на это зеркало, сон все-таки вспомнился. Некоторые куски. Я придвинулась ближе к свету, чтобы все записать.

– Хочешь, сыграем? – спросила Тапело.

– Я работаю.

– Сейчас, пока еще действует эта инъекция, ты, наверное, сможешь сыграть. В смысле, нормально сыграть. Может быть, ты даже выиграешь.

– Слушай, дай мне поработать, пожалуйста.

– Ладно. Как скажешь.

– Ага.

– Кто такая Анджела?

– А?

– Анджела. Ты разговаривала во сне. Называла ее по имени.

– А что я еще говорила?

– Ничего. Только имя. – Анджела…

– Это твоя дочка? Павлин говорил, что у тебя была дочка.

– Дай мне поработать.

Это было действительно хорошо: писать. Потому что это была работа. Работа, которую я знаю и делаю очень неплохо или делала раньше, но сейчас у меня снова все получается.

– Я знаю лишь одного человека, у которого я не могу выиграть в шахматы, – сказала Тапело. – Это я сама. Ты себе представляешь, что это такое?

– Нет, не представляю.

– Это грустно, на самом деле. Да, именно так. Очень грустно.

Я подняла глаза. Девочка листала книжку. Ту, которую я украла. «Алису в Зазеркалье».

– Может, ты еще встретишь кого-нибудь.

– Что? – Тапело взглянула на меня.

– Ну, не знаю. Какого-нибудь парня. Нормального парня,

– Нормального парня?

– Ну, в смысле…

– Слушай, не надо.

Я смотрела на нее. Она снова уставилась в книгу, потом посмотрела на шахматы, потом – снова в книжку.

– Тапело, помнишь, сегодня утром?

– Когда именно?

– За завтраком.

– И что за завтраком?

– Когда ты мне сказала, как я выгляжу.

– А, ага.

– Да. Я что, правда, такая страшная?

– Ну, это меня Хендерсон попросила сказать.

– Слушай, девочка, за что ты меня так не любишь?

– В смысле?

– Тапело, я тебе помогла.

– Ты мне помогла?

– Когда ты стояла там, на дороге. Мы тебя подобрали.

– Ну, если бы не вы, кто-то другой подобрал бы.

– Другой – да. Но таких, как мы, больше нет.

– Это точно, – сказала Тапело. – Других таких нет. Она приподняла книжку.

– Я тут читаю… тринадцатую главу.

– Дай посмотреть. Там же только двенадцать глав.

– Есть еще и тринадцатая. Кто-то ее записал. От руки. Я взяла у нее книжку. Она показала мне, куда надо смотреть. Новые слова…

– И что это значит?

Я опять посмотрела на зеркало, повернутое к стене, и снова подумала про два глаза, глядящие друг на друга.

– Марлин? Ответь.