Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят

Конечно, в первые же дни он понял суть этого заведения, сообразил, кто здесь отдыхает. Поначалу он решил, что это курсы по подготовке охранников для всевозможных банков, концернов и прочей шелупони. Но зачем охраннику пистолет с глушителем? Охраннику нужен пистолет вроде «беретты», чтобы он грохотал оглушающе и устрашающе, чтобы за три квартала его слышали. Зачем охраннику владение винтовкой с оптическим прицелом? А столь подробные знания о болевых, смертельных, смертельно опасных зонах человеческого тела? Теперь Евлентьев совершенно точно знал, куда можно стрелять на уничтожение, а куда можно бабахнуть и для устрашения.

Но обо всем этом он вспоминал с улыбкой. Эти десять дней ему понравились.

Он не скучал, скорее забавлялся, да, это будет правильнее всего, он просто забавлялся все это время.

Где–то там, в Москве, идет следствие, ищут человека, который отправил на тот свет какого–то идиота, где–то Самохин, ему тоже легче, оттого, что удалось запихнуть Евлентьева в лесную чащу, где его никакие свидетели не найдут.

За прошедшее время у Евлентьева отросла борода, светлые, мягкие усы, и он рассматривал себя в зеркало с явным удовольствием. Он нравился себе оборода–тевший.

И была еще одна причина для хорошего настроения — его ждала встреча с Анастасией, а он все–таки вернется к ней, хотя она, похоже, сильно в этом сомневалась. Евлентьев ни разу не позвонил ей, даже не попытался — им с самого начала дали понять, что подобные попытки не приветствуются.

Когда после обеда Евлентьев вышел через проходную на дорогу, то сразу попал в объятия Самохина. Светило яркое солнце, апрель заканчивался. Выйдя из затененного пространства дома отдыха на открытую площадку перед воротами, Евлентьев был некоторое время ослеплен.

— Ну, наконец–то, старик! — воскликнул Самохин, похоже, искренне воскликнул. Он подхватил у Евлентьева сумку и поволок ее к своему «жигуленку».

Бросил на заднее сиденье, распахнул перед приятелем дверцу, усадил его, сам с размаха бухнулся на сиденье рядом и тут же тронул машину с места. Он, кажется, и не выключал мотора. Евлентьев только усмехнулся этой спешке — Самохин не хотел слишком долго стоять у этих ворот, лучше от греха подальше.

Евлентьев молчал, с улыбкой глядя на дорогу, склоняя голову то к одному плечу, то к другому. Появилась в нем этакая молчаливая значительность, он знал нечто такое, чего другие не знали, умел кое–что такое, чего другим не суметь.

Прошел через испытания, можно и так сказать. И теперь имел право смотреть по сторонам с улыбкой понимающей и загадочной.

— Как отдыхалось? — спросил Самохин, не выдержав молчания.

— Ничего, нормально.

— Ты посвежел, поправился… Румянец на щеках играет.

— Трезвая жизнь способствует улучшению цвета лица.

— Да, теперь и я, кажется, в это поверю. Кормили ничего?

— Терпимо, — ответил Евлентьев, хотя мог бы выразиться более восторженно — никогда в жизни он так не питался, вполне возможно, что уже никогда ему и не придется питаться так обильно и разнообразно.

— Между прочим, — начал Самохин и замолчал, затеяв долгий обгон громыхающего грузовика, — между прочим, ты знаешь, сколько стоит десятидневная путевка в этот дом отдыха?

— Нет, не знаю, — ответил Евлентьев, но спрашивать не стал, хотя чувствовал — Самохин ждет этого вопроса.

— Пять тысяч долларов.

— Да, наверное, так она и должна стоить. Как у тебя, все нормально? — спросил Евлентьев, давая понять, что стоимость путевки его нисколько не потрясла.

— Более или менее, — Самохин ответил с заметной обидой.

— Та история заглохла?

— Она не скоро заглохнет, если вообще когда–нибудь заглохнет полностью, — проговорил Самохин с заметной назидательностью. — Но и продолжения не получила.

Пришлось немного поработать. Хотя труп… — Самохин помолчал, — труп все еще висит на тебе, — Представляю, — ответил Евлентьев, хотя понятия не имел, на что намекает Самохин, какую такую работу ему пришлось проделать.

— Что–то ты не очень разговорчивый, а?

— Отвык за десять дней.

— Что же, и поговорить было не с кем?

— Разговоры там не поощрялись.

— Ах да… Я и забыл.

Машина въехала на разбитые дороги Дорохова, некоторое время ковыляла по колдобинам, которые всегда появлялись после зимы. Пересекли железнодорожный переезд, вскоре свернули на Минское шоссе, налево, к Москве.

— Твой банк в порядке?

— Да, — кивнул Самохин. — В порядке. Хотя возникли некоторые настораживающие моменты. Неприятности появились.

— Преодолимые?

— Да, преодолимые. С твоей помощью. Отдохни пока несколько дней, с девочкой своей пообщайся, к людям привыкни, к городу… А то, я вижу, в лесах ты маленько одичал… А потом встретимся, поговорим. Есть о чем поговорить.

— Накопилось? — спросил Евлентьев, не отрывая взгляда от дороги.

— Есть немного… Вы там хоть последние известия слушали?

— Не до того было. Да и неинтересно. Главное я знаю, а подробности меня угнетают.

— Что же главное?

— Главное — это без подготовки, навскидку попасть в голову с пятидесяти метров.

— О Боже, — простонал Самохин. — По–моему, десять дней в лесу для тебя многовато.

— Нет, ничего… В самый раз.

— Хочешь повторить?