Будни

Онисим смотрит в сторону. Ему кажется, что дело у них с Лавером зашло слишком далеко.

— Нет-нет, ничего, — повторяет он и уходит.

Лавер тоже ловил кротов. Иногда старики вместе отправлялись из деревни и до самого леса шли молча. В разное время оба они навестили свои лесные избушки и путики[16]. Тропы Онисима шли через древние урочища и болота — Красная ледина, Сосновец, Великие мхи. Изба его стояла на Шивде, близ озера Данилова.

Лавер обитал километрах в двух от него, за лощиной, на берегу речушки Укмы. Тропы его шли через Высокую Гриву, Борки, Толоконные горы. Пути их пересекались на берегу Шивды, у старой вырубки. В этом месте был переход за реку: две жидкие лавинки, тонкая жердь с берега на берег — перила. К перилам они приставляли колышек. Иногда один из них выходил на ночлег раньше. Тогда он, как было условлено, ронял колышек на землю. Другой, идя после, поднимал колышек и снова приставлял к перилам, как бы запирал вход в глубину острова.

Онисим пришел к озеру и увидел, что поляна перед его избушкой густо заросла травой. Трава скрыла все щепки, наполовину спрятала черный овал пожога. У самой стены избушки поднялись и опушились кусты волчьих ягод, сильно подрос можжевельник. Он сейчас цвел и, когда Онисим, проходя мимо, задел его, весь покрылся голубой пылью.

Изба стояла все так же насупясь: крохотная, черная, без окон, с маленьким квадратом двери, с черным очагом, сохранившим еще белизну прошлогоднего пепла. На полу остались неубранными сосновые дранки, дрова. Кто-то был в избушке после него глухой осенью.

Онисим поправил крышу, приделал к двери новую деревянную ручку и пошел по берегу озера отыскивать плот. Попутно он осматривал все заливы, бухты, мысы, поросшие осокой: все было так же, как он оставил. Только в одном месте в воду упала подгнившая ель и загородила дорогу. Онисим разрубил ее и сухой кряж отнес к избушке на дрова. Плот нашел на противоположной стороне. Он был причален в устье безымянной речушки, теперь совершенно высохшей. Онисим связал плот свежими черемуховыми вицами и перегнал на другую сторону. Потом он нашел в стороне сосновую валежину, отрубил от нее несколько кряжей, принес их к избушке, разрубил на чурки и нащепал громадный ворох лучины. Он связал сырую, кисло пахнущую лучину в большие пучки и поднял на потолок избы. Весь темный угол под крышей он забил лучиной.

Удовлетворенный, долго сидел на пороге. Теперь все было готово к осени.

Перед уходом домой он подмел в избушке пол. Взял с полки деревянное корытце, ложку, вымыл их в озере и завернул в старую газету. Потом собрал на нарах сухую траву и нарвал свежей.

Он не утерпел и прошел в верховья Шивды к старой вырубке. Колышек у перил стоял нетронутым, хотя Онисим знал, что сосед прошел впереди него. Впервые за целые десятилетия была нарушена условность. Теперь сомнения не было: Лавер сердился.

Онисим думал об этом с болью и чувствовал желание видеть его. Он вспомнил всю их долгую трудовую жизнь в лесу, бесчисленные встречи у костра, на дожде под елкой, иногда во тьме осенней ночи, на тихой тропе, когда, запаздывая, спешили они в избушки к теплу и свету, в мир бесконечно милых вещей и привычек.

— Да-да, я еще тогда подумал, что из тебя выйдет охотник, — запинаясь и нащупывая в темноте палкой, говорил Онисим.

— Ничего, я был цепок… — отвечал Лавер.

Они проходили местами, где впервые узнали друг друга: развилка старых дорог, край Федорова болота, иногда останавливались, садились на колодину и курили…

…Глухой осенью, больше сорока лет тому назад, Онисим встретил здесь широкоплечего парня с большой пестрой собакой. Собака лаяла в высокий осиновый пень, а парень стоял поодаль, курил и, видимо, не знал, что делать. Онисим внимательно осмотрел пень. Около средины его темнели три отверстия, внутри была пустота. Больше дыр на пне не было. На земле около него виднелся порон: старый мох, сухие сучки, трухлявая сердцевина дерева.

— Давай пополам? — сказал Онисим.

— Давай, — нерешительно ответил парень.

— Да ты стрелять-то умеешь?

— Стреляю.

Онисим осмотрел шомполку парня и нашел, что в ствол ее могли пройти два пальца. «Эдакая страсть, — подумал Онисим. — Уж лучше бы обойтись без выстрела».

— Вставай вон туда, — приказал он.

Парень встал на указанное место и взвел курок.

Онисим принялся срубать пень. Собаки смотрели вверх и повизгивали. Дерево не гудело под топором. Дряблый, короткий звук угасал тут же в оранжевой зарубе. Онисим норовил свалить пень между толстой березой и сухой елью: здесь было гладко, замерзшая трава полегла и сжалась, кое-где торчали темные кисти багульника, блестел ледок. Пень упал. Онисим быстро заткнул мохом все дыры на пне, осмотрел его и про себя сказал:

— Тут.

С вершины Онисим заткнул дупло рукавицей и сквозь нее стал совать суком.

— У тебя котомка-то хорошая, — обратился он к парню, — выклади из нее все да подай сюда.

Парень освободил котомку. Онисим надел ее на вершину пня.

— Держи.

Парень стал держать котомку, а Онисим принялся тыкать суком с другого конца.

— Ой! — крикнул парень, — в котомке кто-то есть.