Онисим подскочил к нему, сжал котомку.
— Ну, сейчас хоть живую понесем.
Парень все еще не понимал.
Онисим поднял котомку, сильно ударил ею в этот же пень и вытряхнул на землю большую куницу.
— Ну, вот, — проговорил он уже с улыбкой, — сейчас скажи: чей ты?
— Из самого Пабережья. Никиты Сержантова сын — Лавер.
— Внук Исака?
Исак был знаменитым охотником Пабережья. Место в лесу, где он проживал осенями, до сих пор звали Исаковой тлилью.
— А я из Старого села, — продолжал Онисим. — Трубиченка слыхал? Вот я самый и есть Трубиченок.
Парень почтительно посмотрел на него.
Онисим был небольшого роста, крепкий, складный, носил пушистые русые усы, голубые глаза смотрели доверчиво и внимательно. С виду ему было года двадцать два, не больше.
— Так меня прозывают.
Они курили и беседовали. Парень не отличался говорливостью. Он только отвечал, ничего не спрашивая.
«Бушуй, — подумал Онисим. — В деда: тот, говорят, людей из своей избушки гонял».
Он мельком осмотрел худое скуластое лицо парня, его громадные руки, плечи и решил: «Как дед, пойдет на крупного зверя».
Онисим поднял куницу. Она была еще теплая и перегибалась в руке. Гладкая шерсть ее сияла.
— Видишь ли, — сказал Онисим, — если мне унести куницу, ты обидишься. Возьми. Будет совесть — поделишься, не будет — как хочешь.
Парень унес куницу, вскоре продал ее за тринадцать рублей и выслал Онисиму шесть с полтиной.
Так они познакомились.
Потом Лавер пришел в Старое село примаком к соседке Онисима, молодой вдове Агафье. С тех пор охотники стали неразлучны.
Однажды, после совместной охоты на медведя, Онисим подумал о своем товарище: «Он ловок и смел, как дед». И высказал Лаверу свою затаенную мысль:
— Хочу поселиться в лесу.
— В лесу? — удивился Лавер. — А ведь я тоже об этом думал…
Они прошли свои путики, как землемеры. Наделали на деревьях затесков, кое-где поставили свои охотничьи знаки. Онисим вырубал две сходящиеся под тупым углом линии наподобие расправленных крыльев. Лавер ставил две параллельные линии и в середине крупную точку, что означало капкан — большую угрозу крупному зверю.
Просек в лесу не было. Люди, приходившие сюда на охоту или за морошкой, за клюквой, пользовались тропами Онисима и Лавера.
Как только поспевала рябина, Онисим и Лавер отправлялись в лес и начинали поднимать жердки на рябчиков, ставили слопцы[17]
и петли на крупную птицу. Лавер завел себе собаку-медвежатницу. Онисимова лайка находила и птицу, и белку, и земляного зверька, но медведя боялась смертельно и жалась к ногам хозяина, если ей приходилось провожать его к капкану, в котором сидел зверь.Онисим не ошибся. С годами его сосед становился более и более похож на своего сурового деда. Он неделями мог не видеть людей. Он даже домой в баню не ходил. Жарко топил в избушке каменку, грел воду, забирался на полок и протирал тело еловой хвоей. Охотникам, приходившим к нему на ночлег, Лавер рассказывал небылицы о своей избушке: поставлена на лешевой тропе, часто ходит хозяин, вышибает трубу, хохочет по ночам, за темной стеной…
Онисим вспоминал случаи, когда ему хотелось поговорить, а сосед уходил или молчал. Это злило Онисима, он давал себе слово не встречаться с ним и на следующий день делал лишний крюк по лесу для того, чтобы его увидеть. Теперь он тоже не мог не думать о нем. И все-таки каждый новый день отодвигал их друг от друга дальше и дальше.
Расставив кротоловки, Онисим иногда ночевал в лесу. Теперь он часто встречал здесь людей. Вторая бригада перебралась косить к Данислову в урочище «Еремин наволок».
Один раз, проходя мимо «Еремина наволока», Онисим выглянул из леса. Косцы обедали. Девчата и молодые бабы сидели кружком отдельно от мужчин.
Онисима заметили и закричали, чтобы он подошел к ним. Пришлось идти. У шалаша, склонившись над чашкой, сидел Лавер.
Онисим кивнул всем вообще.
— Садись ближе, — сказала Александра. — Давай сюда рядом с молодыми-то!
— Что вам от меня толку! — отшучивался Онисим. — Ты норови вон из того кружка.
— Правда, дед, — вмешался Манос. — Ей надо такого, который бы сумел ответить на вопрос жизни.
Женщины смеялись. Вышучивали друг друга.
Потом все заметили, что старики не слушают, заняты чем-то своим. Женщины переглядывались, толкали друг друга локтями.
В тишине Манос принялся рассказывать:
— В сельсовет какой-то чин приехал. Будет изучать состояние.
Его никто не слушал.
— Какое-то высокое лицо, — продолжал Манос. — Дамку под руку взял, стул поставил и в этот стул посадил. Встала, опять повел под руку.
Видя, что на него не обращают внимания, он тоже притих.
Скоро все разошлись. Зазвенели косы. Устинья Белова и Мурышиха запели старинную песню: