Будни Снежной бабы

За яблонями она углядела разноцветные комочки, словно елочные шарики, упавшие в снег. Это копошатся на игровой площадке самые маленькие воспитанники Домика. Корпус для старших дальше, он еле виднеется за зданием котельной и пищеблока.

Разгребая сугробы сапогами, Люба пошла на площадку и столкнулась нос к носу с малышом, который словно снегирь, нахохлившись, сидел на скамеечке. Щеки у него были красные, нос пуговкой, светлые бровки хмурились.

– Привет, – сказала Любава и села рядом. – Ты кто?

– Я Лалимил, – хриплым баском ответил Снегирь. Он тяжеловато дышал, ртом.

– А что ты тут делаешь один?

– Бабиську жду.

Люба помолчала. Молчал и малыш.

Потом вдруг возмутился.

– Собаська! – и он протянул Любаве игрушечного полосатого саблезубого монстра. – А киса нету!

– Ты хотел кису? – догадалась Люба. – С пушистым хвостиком?

Снегирь обиженно засопел, собираясь зареветь. К скамеечке уже спешила через сугробы воспитательница.

– Вы кто? – издалека кричала она. – Почему на территории?

– Я Снежная Баба, – ответила ей Любава, и Снегирь уставился на нее с интересом. – Здравствуйте.

– А, выступать приехали, – догадалась воспитательница, – я вас помню. Вы как-то Снегурочкой приезжали.

– А теперь Снежной бабой.

– Ну, в любом случае без разрешения директора с детьми вам общаться не следует.

Она подтолкнула щекастого Снегиря, и тот безропотно слез в снег и потопал назад на площадку. Саблезубое чудовище осталось лежать на скамейке.

Любава вернулась к машине, где ждала ее Галя, нагруженная реквизитом, с ведром на голове.

– Гримироваться? – спросила та.

– Я сначала к директору зайду, – ответила Любава, – насчет Снегиря.

– Кого? – не поняла ее Галя, поправила варежкой сползшее на нос ведро. – Тебя где ждать-то?

Но Любава уже пошла по тропинке к Домику и словно не слышала подругу.

Ей казалось, что она идет к великой и значительной Цели, а все остальное вокруг – белый шум, такой же ватный, как падение снега с ветки. В коридорах Домика не пахло праздником: хоть и искрились под потолком звезды, тянулись по окнам гирлянды, стояла в холле елка – вся в поделочных игрушках, но запаха, присущего семейному торжеству, не ощущалось. Никто не разворачивал ароматные мандарины, не пек имбирные печенья, не румянил в духовке курицу. Пробивался другой запах – казенного белья, старой краски и немного – хлорки.

Директор Домика, Анна Семеновна, оказалась на месте и даже не занята – ее секретарь только что отлучилась на булочку с чаем, и Любава беспрепятственно вошла в ответ на «войдите».

Анна Семеновна восседала за столом, выставленным буквой «Г», за короткой ее перекладиной, и перед ней стояла красивая коробочка дзен-садика, в которой выведены были задумчивые изгибы на белом песке.

Еще на столе был монитор и что-то мраморное и тяжелое, похожее на хлебницу.

– Вы по поводу? – спросила Анна Семеновна, щурясь через стекла очков. Оправа у очков была витой, словно чугунная решетка, а стекла – толстыми. – Что-то не так с выступлением? Меняем программу?

– Я по поводу мальчика. Во дворе увидела, – ответила ей Любава, присаживаясь за стол с другой стороны короткой перекладинки. Словно в теннис села играть – настольный, но особый, сидячий. – Мне бы ребенка… хотелось бы.

Анна Семеновна сняла огромные очки и перестала быть похожей на сову в старинных часах.

– Расскажите-ка о себе, – довольно мягко сказала она.

Любава вздохнула и рассказала: все-все, не таясь и не пытаясь смягчить ничего из того, что имела за плечами – ни истории про удаленную грудь и удалившегося мужа, ни угрозы, нависшей над ее домой, ни даже того, что нет-нет да и выпьет немного, хотя ей строжайше это запрещено.

Ей не хотелось ничего скрывать не потому, что в этом не было смысла – все равно опека проверила бы и ее условия проживания, и ее медкарту… Не хотелось ничего скрывать потому, что когда-то хочется наконец осознать все, что имеешь, и все, что хранишь.

И лучше всего, когда это происходит перед чужими глазами – словно исповедь.

Жизнь Любавы льется, как вода, на тихую мельницу.

– Вы принимаете гормоны? – спросила Анна Семеновна, когда Любава умолкла.

– Да. У меня даже месячных нет из-за них. Детей мне уже не завести.

– Вы сами все понимаете…

– Но я могу взять мальчика, и какая разница – рожу я ребенка самостоятельно или вот так найду, как у вас во дворе? Это же одинаково: и там, и там сплошная неожиданность.

Анна Семеновна покачала головой и снова надела очки, превратившись в сову.

– Ваш организм сам подсказывает вам: вы не можете иметь детей. Никаким образом. Ваш диагноз не позволит.

– Что же мне делать? – словно в пустоту, уронила Любава.

– Раньше надо было думать, – рассеянно ответила сова.

3

Снежная Баба стояла под елкой, уперев руки в боки. Ведро блестело на ее голове, торчал нос морковкой.

Пакля из-под ведра съехала Бабе на глаза, поэтому Баба стояла как слепая.

Дети швырялись в нее ватными снежками, Баба, потешно сердясь, размахивала серебряной метлой. Потом она кружилась в центре хоровода, осыпанная блестками.