Будьте как дети

Вообще же держался Илья откровенно, и Никодим быстро понял, что никакого нового крестового похода против большевиков – головной боли чекистов – он не организовывал и организовывать не собирался. В агентурные данные ЧК вкралась то ли ошибка, то ли опечатка, история, в сущности, не стоила выеденного яйца. С самого начала целью Ильи был не крестовый поход, а крестный ход офицеров и казаков, то есть людей, виновных в смертном грехе – пролитии братской христианской крови. С иконами и свечами, главное же, с покаянием и молитвой на устах они должны были из Сибири пешком идти к Москве. Он думал о множестве подобных крестных ходов, составившихся из тех, кто убивал в недавней Гражданской войне, неважно, за кого они сражались – за красных, белых, зеленых, – крестных ходов со всей России, идущих к Москве, чтобы здесь, под стенами Кремля, испросить у бывшего врага прощения, примириться с ним. Впрочем, и с крестным ходом у него ничего не получалось, он, как один приехал в Сибирь, так один-одинешенек и умирал.

Словно оправдываясь, Илья говорил, что понимает, что народ ему сейчас не поднять. Много раз повторял, что с кем бы ни встречался, люди безмерно устали, хотят или уехать, бежать, или где-нибудь спрятаться, затаиться. Боятся, что всё опять кончится стрельбой. А стрелять они больше не хотят ни в кого и никогда. И добавил как-то, что владыко Амвросий, с которым они оба благодаря ей, Дусе, были знакомы, давно это знал. Когда Илья перед отъездом из Москвы просил благословения, дать его наотрез отказался. О большевиках же сказал, что сей бес изгоняется не силой и не сообща, а самостоятельно – постом и молитвой каждой отдельной души.

Разговор с Амвросием его очень удручал, он возвращался к нему и возвращался, похоже, даже считал, что человеческая усталость, на которую раньше ссылался, – ерунда, обыкновенная отговорка, настоящая причина в том, что люди чувствуют, что с ними нет благословения.

Рассказ Никодима о беспризорниках Илья встретил равнодушно. Сколько Никодим ни доказывал, что именно они, несчастные и исстрадавшиеся, приняли на себя зло мира, они одни сохранили связь с Господом и могут быть предстоятелями рода человеческого, лишь отмахивался. «Но, наверное, – продолжал Никодим, – однажды я его допек, и тогда – разговор был дня за три до рецидива болезни – он сказал несколько вещей, которые, хоть это и ересь, я помню до сего дня. Илья утверждал, что человек здесь, на земле, живет так, будто не он создан по образу и подобию Божьему, а сам изваял Господа в соответствии со своей испоганенной грехом природой. Словно вторя моему соседу по бараку в Абаканлаге, Илья думал, что всё зло, все смерти и казни, которые есть в Писании, – наше человеческое зло и к Богу оно не имеет отношения. В частности, говорил это и про Египет, а когда я напомнил, что Господь сказал про Себя: “…ожесточу сердце фараоново, и явлю множество знамений Моих и чудес Моих в земле Египетской” (Исх. 7:3), ответил, что “ожесточение сердца” – то же рабство, та же неволя, что фараон наложил на избранный народ Божий, и она, как верный пес, вернулась к своему хозяину.

Он не верил в воды, которые в день суда поглотили человеческий род и по которым плавал Ковчег; по словам Ильи выходило, что перед потопом сами люди денно и нощно наполняли землю грехами, а потом Господь отчаялся, махнул рукой на Адамово племя – дал ему захлебнуться в собственном зле. Теперь же, когда Он поклялся, что потопа на земле больше не будет, мы совсем распоясались. Убийствам, ненависти, жадности нет ни предела, ни конца, а Он, будто терпеливая нянька, всё снисходит, снисходит к человеческим мольбам. Верит нашим лживым раскаяниям и, простив, каждому вытирает слезы. Лучше мы от этого не делаемся.

Что касается детей, продолжал Илья, то они нам не указ. Не имея сил терпеть дальше зло, Господь сотворяет чудо, и от нас, с ног до головы в смертных грехах, рождаются чистые, непорочные души. К сожалению, и они, заматерев, начинают творить зло – так велика его прелесть. Еще хуже, что, насмотревшись на детей, на то, как они любимы Господом, и мы не желаем взрослеть.

Век за веком нас мучают бесы гордыни и избранничества, из-за них мы, будто воду, льем и свою кровь, и чужую, но отвечать ни за что не хотим. Чуть что – начинаем вопить, что мы маленькие, неразумные, спроса с нас нет. Что бы ни натворили, как были невинны, невинными и остались. В крайнем случае, сваливаем всё на других, которые попутали, словно нечистая сила, сманили во зло. О настоящем раскаянии у нас не слышали, а без него грехи не искупишь.