Будьте как дети

Письма от Паши из Иркутска, Читы, Хабаровска они получали до лета двадцать первого года, хотя и нерегулярно, обычно с оказией, а потом связь прервалась. Всё же до октября они с матерью надеялись, что он жив, вот-вот объявится. Тем более что до Москвы доходили слухи: то, что его видели в Харбине на КВЖД, то, что он в Бирме у англичан управляет чайной плантацией. В конце концов Дуся, которая считала, что, отговорив от пострига, она Пашу и погубила, не выдержала. В ноябре двадцать первого года, оставив сына и рыдающую мать, она вслед за братом едет на Дальний Восток.

В Хабаровске, продолжал Никодим, он дважды вроде бы выходил на явки «Ильи», но оба раза прокалывался. Потом краем до «органов» дошел слух, что «Илья» уехал, кажется, куда-то на Запад. Ища иголку в стоге сена, Никодим полгода колесил по Дальнему Востоку и Сибири, пытался связать концы, но без наводок не выходило. И вот, когда отчаялся, Москва приказывает ему срочно возвратиться в Хабаровск: по агентурным данным, не сегодня завтра в городе объявится связная этого Ильи. Шанс, что она выведет, куда надо, редкий.

Так что чуда, объяснял он Дусе, не было – ни большого, ни малого. Как ему было не наткнуться на нее, замерзающую на улице, коли прежде он пять часов, будто хороший филер, шел за ней по пятам. К тому времени Никодиму было ясно, что Илья – Дусин брат Паша, но и она, подобно самому Никодиму, ищет Илью вслепую. Оттого, когда отвел ее на конспиративную квартиру, он хоть и знал, что нарушил служебную инструкцию, вины за собой не чувствовал. «А может, и было, – вдруг вернулся он к чуду, – а то уж больно витиевато: что Господь, что ЧК прямо в унисон вверяют мне одну и ту же душу».

Двумя неделями раньше на городском железнодорожном вокзале, продолжал рассказывать Никодим, разыскивая по приметам нужную даму, он, конечно, обомлел, обнаружив в ней свою духовную дочь, но особенных мук не испытал, был уверен, что разницы нет – дети всех спасут и всё спишут. И за Шкловского ему не стыдно. Он еще в Москве, прочитав его воспоминания о Закавказском фронте, надо признаться, замечательные, понял, что среди прочего речь в книге идет и о смерти Дусиного мужа. Но сказать не сказал, решил на всякий случай попридержать. И вот в Хабаровске, когда ему кровь из носу понадобилась помощница для «детской литургики», а на ее лице ничего, кроме безразличия, хочешь не хочешь пришлось пустить Шкловского в ход.

Из Хабаровска Никодим выехал 7 марта двадцать второго года. У него уже была договоренность со своим местным куратором, заодно и директором недавно образованной в городе коммуны имени Брешко-Брешковской насчет Дуси, так что по сему поводу он не волновался. По новым донесениям, Илью несколько раз видели в Томске, и Москва, не зная, как далеко зашло предприятие, заметно нервничала, требовала от тамошней ЧК срочных сообщений. Для этого Томску был необходим Никодим.

Церковные каналы, которыми пользовался Никодим, отлично действовали и в Сибири. Благодаря им он, не вызывая подозрений, попадал в дома, куда любому другому вход был заказан. Эти связи были преимуществом: они позволили ему за неполную неделю обследовать с полдюжины явок в промышленных слободах на окраинах города. На одной из них в покосившейся, продуваемой всеми ветрами халупе он и обнаружил Илью. Однако успех был случайным. Дело в том, что Илья – прирожденный конспиратор – больше чем на двое суток нигде не задерживался, он и из Томска давно бы уехал, если б не тиф. Никодим нашел Илью на полу – по-видимому, он упал, пытаясь встать с кровати, – совершенно беспомощного и с температурой за сорок. Нашел и, будто оправдываясь, объяснял он Дусе, волей-неволей стал ухаживать. Болезнь протекала тяжело, пять дней Илья вообще не приходил в сознание, только бредил, заплетающимся языком моля Господа дать силы выздороветь и окончить начатое.

Потом Илья вроде бы пошел на поправку, еще лежал в лежку, даже не мог дойти до рукомойника, но хоть понемногу ел. Однако или болезнь отступила на время, или у него был другой тиф, не брюшной, а возвратный, во всяком случае, через неделю температура снова поползла вверх, и со вторым кругом Илья уже не справился. Тем не менее за десять дней, что он был в сознании, они немало о чем успели переговорить. «В сущности, – продолжал Никодим, – мы хотели одного: помочь людям, спасти их, правда, пути выбрали разные».

Всё, что ей рассказывалось, Дуся слушала спокойно, возможно, Никодим готовился к другому или просто стал уставать, но дальше он говорил более рвано. Оснований не доверять Никодиму у Ильи не было, только раз он подивился судьбе, которая к нему, умиравшему в Томске, привела любимого духовника сестры. Впрочем, перемешавшая всех и вся Гражданская война любила выкидывать фокусы, и позднее к этой теме не возвращались. Имен людей, с которыми был связан, Илья также не называл, да Никодим ни о ком и не спрашивал.