Буян

— Человек внутренне бессилен, живет только тем, что разумом насилует свою волю, — заговорил Кошко так, как говорят с безнадежно больным, которого стараются не тревожить возражениями, с кем для приличия молчаливо соглашаются, чтобы не показать, что переживания его для окружающих по меньшей мере безразличны.

Блок ничего не ответил, посидел положенное для визита время и стал прощаться. Провожая его в коридор, Павлов сказал:

— Да, за пережитое в это время губернаторами много грехов простится им на том свете…

Посмотрел вслед Блоку, покачал печально головой и позвонил лакею, чтобы подавали обед.

Только успели принести суп, как вбежала с криком горничная:

— Барин, сейчас губернатору голову оторвало! Бомбой!

Кошко вздрогнул и уронил салфетку в суп. Путаясь в рукавах и морщась от усилий, поспешно натянул сюртук.

Из подъездов и по улице бежал люд, словно давно ожидавший такого происшествия. Все устремились к губернаторскому дворцу. На углу Вознесенской улицы возле трехэтажного дома управления железной дороги — юр-юром народа, всяк торопится, лезет напролом, толкается, кричит. Запыхавшийся огромный Кошко вломился стремительно в толпу, бесцеремонно расшвыривая стоящих на пути. У самого закругления рельсов конки в луже крови лежало что-то черное. Вокруг всхлипы, вздохи, кто-то молился, кто-то, задыхаясь в бессильном гневе, кому-то угрожал. Толпа с каждой минутой росла, напирала. Уже дюжие плечи вице-губернатора не выдерживали натиска; он подался вперед и попал ногой в липкую лужу крови. Несколько городовых, прибежавших ранее, тоже не могли сдержать наседавших.

Но вот прискакали казаки и, окружив плотным кольцом место происшествия, заставили толпу отступить.

Мокрый от пота полицмейстер с выпученными глазами, сбиваясь, взволнованно доложил:

— Ваше превосходительство, мною приняты меры… произведены следующие… послан нарочный за прокурором, другой — за причтом в ближайшую церковь, чтоб отслужили панихиду на месте убиения, а третий нарочный послан…

— Как это произошло? — окоротил его Кошко.

— По показаниям свидетелей, убийство совершил неизвестный, похожий на семинариста. Когда экипаж Ивана Львовича поворачивал на Вознесенскую, справа от группы из трех лиц отделился один, сошел с тротуара и, не доходя несколько шагов до экипажа, бросил бомбу. Взрывом убило лошадь, ранило кучера и вот… — показал он сокрушенно на безголовый труп. Выдернул из-за обшлага мундира платок, прошелся им не то по глазам, не то по лбу.

— Где убийца?

— Он пытался скрыться, но его догнал извозчик и задержал при помощи прохожих. Преступник легко ранен, я отправил его в часть и приказал держать под усиленным караулом. Двое других его сообщников скрылись в неизвестном направлении.

Пока полицмейстер докладывал вице-губернатору, явилось духовенство с певчими, стало служить над мертвым торжественную панихиду. Народу вокруг скопилось — тьма. Во время панихиды Кошко стоял возле покойника и мог вблизи рассмотреть печальные останки. Форменный сюртук обращен в клочья, эполеты исчезли. С шеи и груди кожа содрана, а большой золотой образок на цепочке остался нетронутым. Религиозный Кошко был глубоко потрясен. В целом же все это вызвало у него скверные мысли. Особенно тягостной была одна, навязчивая. Она беспрестанно, как рефрен, звучала в мозгу, и никак нельзя было от нее отделаться. «Шапку Мономаха отрывают с головой… Шапку Мономаха отрывают с головой…» И так без конца, точно попугай настырный долбит клювом в темя.

Среди многотысячной толпы было невыносимо душно, как в завязанном мешке, от тошнотного запаха крови мутило. По убитому ползали зеленые мухи, налетевшие, видать, с базарных мусорных куч. Кошко смотрел на Блока, а перед глазами вставало другое, виденное недавно в Матвеевском: церковная ограда, а под ней накрытые рогожей пять вздутых от жары трупов и тоже рой зеленых мух над ними.

Сознание еще не успело усвоить случившегося, и то, что было сейчас, казалось ненастоящим. Карета скорой помощи давно стояла рядом, но тело убирать нельзя было до прихода судебных властей. Однако те не спешили, хотя прошло уже больше часа, как уехал нарочный. Казаки из сил выбивались, сдерживая бурлящую толпу. Все громче и раздражительней подстрекательские выкрики:

— Это антиллегенты все поганые!

— Прихвостни вражьи!

— Эй, народы!.. Чего околачиваться-то? Бей жидов!

Кошко поглядел вокруг оторопело.

«Вот только погрома не хватает… А у меня не сделано никаких распоряжений».

Поманил к себе полицмейстера, велел распорядиться по телефону, чтобы выслали немедленно по городу патрули, а казаки и роты Березинского полка были наготове выступить по сигналу тревоги.

Прокурор все не являлся, и Кошко, опасаясь, что казакам толпы не сдержать и тогда произойдет неслыханная свалка — из памяти еще не выветрилась Ходынка, — приказал поднять останки Блока на носилки и везти в губернаторский дом.

В большом зале застелили белым стол, поставили на него носилки. Собрались все власти, доктора, духовенство, стали решать, что делать дальше. Кошко, отдав необходимые распоряжения, уехал в губернское управление.