Буян

Ночью по городу были произведены аресты и обыски у лиц, известных жандармской полиции своей неблагонадежностью, и тем не менее утром городовые сбивались с ног, рыская по улицам и срывая с телеграфных столбов отпечатанные в типографии прокламации. В них значилось.

«Вчера, 23 июля, по приговору Поволжского революционного комитета казнен самарский губернатор Иван Блок».

Выразительно и кратко.

Точно такую же прокламацию нашли при обыске у одного из задержанных по кличке «Вадим». В момент ареста он держался удивительно вызывающе. Ни малейших признаков смущения или страха: насмешливая улыбка не сходила с его губ. Подозревая в нем главного организатора покушения, Кошко приказал посадить его в карцер и содержать под строгим надзором. По этому поводу «Вадим» заявил тюремному начальству, что за подобное обращение вице-губернатору в скором времени будет надлежащее возмездие.

Через день утром Павлов уезжал в Пензу, и Кошко зашел к нему проститься. Расставаясь, Павлов со смеющимися глазами перекрестил вице-губернатора и сказал:

— Ну, прощай, Илья Федорович. Тебя, вероятно, сегодня убьют, а потому мы больше не увидимся…

Павлов хорошо знал, как действуют подобные выходки, и Кошко не оставалось ничего другого, как ответить ему в тон торжественной латынью: «Из земли взят и в землю отыдеши»… — и расхохотаться.

В тот день состоялись похороны. Было часов одиннадцать утра, а центральные улицы уже ломились от наплыва народа. Жара стояла обжигающая, не менее сорока градусов на солнце. По раскаленной брусчатке медленно двигалась похоронная процессия. Впереди верхом — новый начальник гарнизона Сташевский с казацкой нагайкой в руке, позади него — отряд стражи, за катафалком шла семья Блока и вице-губернатор Кошко. От губернаторского дома до собора версты три. Процессия, вливаясь на Алексеевскую площадь, пошла мимо строящегося справа каменного дома, покрытого лесами. Все площадки лесов густо усыпаны зрителями. Только колесница поравнялась с домом, как вдруг что-то громко треснуло… Повисла зловещая тишина. Процессия испуганно вздрогнула, застыла на месте. Но к колеснице подскакал становой пристав с перекошенным от досады лицом. Он попросил продолжать шествие, сообщив, что инцидент исчерпан: подломилась доска помоста, не пострадал никто.

На Дворянской улице асфальт размягчился так, что ноги в нем утопали. Наконец — собор.

Пока служители отвязывали на катафалке гроб, Кошко стоял на широких ступенях в тени колонны. Вдруг он заметил, что сквозь плотное скопление людей отчаянно пробивается какой-то человек. Охрана его не пропускает, но он упорно рвется. Кошко посмотрел пристально на него, пытаясь узнать, кто это. Человек поймал его взгляд и, быстро подняв какую-то бумагу, замахал ею:

— Вам срочная депеша, ваше превосходительство!

Кошко дал знак пропустить его. Сам, сунув руку в карман, нащупал браунинг. Из толпы выкатился коротконогий мужчина в форменной фуражке почтальона, подошел торопливо к Кошко, протянул ему письмо. На конверте стояло:

«Крайне важное! Самарскому вице-губернатору в собственные руки».

Вскрыв пакет, Кошко прочитал:

«Мне совершенно случайно стало известно, что сегодня во время погребального шествия с телом губернатора в Вас будет брошена бомба. Умоляю Вас поверить этому и не показываться на похоронах.

Не сочтите, пожалуйста, мое письмо как проявление к Вам сочувствия или жалости: палачей не жалеют. Мне искренне жаль тех невинных, что могут погибнуть вместе с Вами, и того, кто убьет Вас.

Не губите же напрасно людей, на Вашей совести и так их немало. Вспомните недавний ужасный случай в Севастопольском соборе!

Социал-демократка».