Булгаков

Ольга. Ты права. Ну, может, не было слышно стука бильярдных шаров из-за сцены. Ни и что, не такая уж трагедия. У этого Паши реакция не слишком быстрая, но свое место в коллективе знает.

Из громкоговорителя:

Помреж. Конец третьего действия. Антракт двадцать минут. Василий Иванович Качалов! Ради бога, Василий Иванович, почему вы не вышли на сцену?

Ольга. Что?!

Вбегает радостный Берков.

Берков. Ольга Сергеевна, просто не знаю, как вас благодарить! Благодаря вам я успел! Схватил кий аккурат в тот момент, когда Яша говорит «двадцать два несчастья», и ударил по шару.

Ольга. Как?

Берков. Благодаря вам я успел сделать звук бильярдных шаров, доносящийся из другой комнаты.

Ольга. А где Качалов?

Берков. Качалов? Что-нибудь случилось?

Ольга. Ты слышал, что сказал помреж?

Берков. Нет… Зато успел попасть по шару… бах — цок, цок, цок!

Ольга. Качалов не вышел на сцену.

Берков. Боже мой!

Ольга. Качалов не вышел на сцену. Во время моего дежурства.

Берков. Господи, что же будет?

Ольга. А через минуту здесь появится Книппер! Елена, умоляю! Уйди ко мне в контору… или еще куда-нибудь!

Елена выходит.

Берков, найди Качалова!

Берков выходит.

Ермолай!

Ольга прикладывает палец к губам, Ермолай понимающе кивает. Входит Книппер в костюме Раневской, следом вбегает Помреж с пузырьком в руке.

Книппер. Предатели! Все вы предатели! А хуже всех эта корова из предбанника! Эта рабыня Немировича! Все интриги плетут! Унижают! Издеваются! Разрушают! Уничтожают! Они всё уничтожат! Разрушают наследие Чехова! Глумятся над нашим трудом! Подавляют, втаптывают в грязь! Плюют на могилы! Удушают вдохновение в самом зачатке!

Делает вид, будто только что заметила Ольгу.

Ольга Сергеевна, я понимаю, что вам приятнее проводить время вашего дежурства в буфете, но не откажите мне в любезности объяснить, как могло случиться, что этот проклятый шут, этот напыщенный декламатор, это ничтожество, опустившийся пьяница не вышел на сцену? Притом в наиответственнейший момент моей роли?

Ольга. Пoпрошу на меня не кричать, Ольга Леонардовна!

Книппер. А я ни на кого не кричу! Я ни на кого не кричу! Мне только хотелось бы надеяться, что в этом театре, несмотря ни на что, есть вещи пока еще недопустимые. И что в отношении особ, виновных в грубом нарушении внутреннего распорядка, будут сделаны самые суровые выводы. Включая увольнение с занимаемой должности! Независимо от того, кто какие имеет заслуги и кто перед кем выслуживается и подхалимничает! Независимо от того, в скольких колхозах декламировал Маяковского, для кого вприсядку плясал на банкетах. Невзирая на количество орденов и государственных наград, полученных за свое третьесортное, дешевое, манерное актерство!

Входит Качалов, за ним Берков, Качалов падает на колени перед Книппер.

Качалов. Ольга, прости, молю тебя! Смотри, крестом стелюсь я у твоих ног!

Падает крестом, но приподнимается, чтобы говорить далее.

Ну, виноват, виноват. А все из-за того, что хотел разыскать Сашу Фадеева, секретаря Союза писателей. Ну ты знаешь — мужа нашей Ангелины Степановой. А он исчез, понимаешь ли. Как сквозь землю, дьявол. И тут вдруг слышу голос Андрея: «Ради бога, Василий Иванович, почему вы не вышли на сцену?» Сама ведь знаешь — это всего лишь на момент, но такой важный, чертовски важный для моей роли. Палец дал бы себе отрубить, чтобы этого не случилось! Да что палец — руку бы отдал!

Книппер

. Пил?

Качалов. Я? На спектакле? Ты же меня знаешь — мои железные принципы. После спектакля — хоть залейся. Но перед — никогда в жизни!

Книппер. Пил!

Качалов. Вырви мое сердце — твое право! Но не обвиняй меня, ибо я абсолютно трезв! Я свою норму знаю.

Книппер. Это ты сейчас со страху протрезвел.

Качалов. Да не в этом дело! Не в этом! Все из-за той суматохи. Нельзя в театр пускать посторонних.

Книппер. Посторонних? Здесь были посторонние?

Качалов. Что? (Пауза). Да нет, не было никого. Только Саша Фадеев. Да и тот исчез. Чертовщина какая-то. Был и исчез.

Из громкоговорителя:

Помреж. Первый звонок!

Книппер. И как мне теперь играть, как мне играть дальше? Я буквально плыла на волне внутренней сосредоточенности, зал слушал меня в таком напряжении. А мне казалось, что я прикасаюсь к чему-то священному, самому прекрасному. И внезапно — тишина. Знаешь, сколько эта тишина длилась? Вечность! Тысячи лет!