Бумажные крылья

Быстрого шага, как и уверенности в собственном самообладании, хватило аккурат до безлюдной галереи Масок. Чем ближе было к башне Заката, тем ярче Дайм ощущал все, что в ней происходит, и впервые проклинал свою кровную связь с Линзой. Никакой возможности солгать себе, не знать, чем Шуалейда занимается с мальчишкой и как счастливы оба. Если бы Дайм мог нырнуть в это их счастье, захлебнуться и не думать о том, что он сейчас – просто друг. Защитник. Лишний.

От того, что он помнил – как это, быть с ней единым целым, быть любимым, быть осью ее мира – сейчас становилось лишь горше. Потому что как бы ни хотелось закрыть глаза и не видеть, он не мог.

Видел.

Знал.

Мальчишка – ее судьба. Та, которую довольно лишь раз встретить, и все. Не уйти. Не спрятаться. Не изменить.

Он просто не успел. Упустил свой шанс. Доверился темному шеру…

Душная, тяжелая волна разочарования и злости пополам с болью поднялась, захлестнула его с головой, выбила из груди дыхание. Почему так? Почему? Разве он так много хотел? Всего лишь любви, доверия и свободы для них троих…

Шисов Бастерхази! Насколько проще было бы ненавидеть его, а не любить! Обвинять его, его паранойю, его ошибки, его темную суть – а не себя, идиота, не сумевшего просчитать, убедить, удержать… Идиота, который даже от печати избавиться не может, потому что врос в нее – или она в него, какая уже разница, если он, Дайм Дюбрайн, редкостно бесполезное и бестолковое дерьмо! Ему следовало сдохнуть еще на эшафоте, под кнутом.

Маски вокруг кружились и плыли, тошный привкус собственной крови на губах переворачивал внутренности, а порванная на лоскуты спина горела от фантомной боли, обещая снова взбугриться воспаленными шрамами. Лишь лоб упирался во что-то твердое, холодное и шершавое. Реальное. Что-то, за что можно ухватиться – и выбраться из этой проклятой боли, накатившей так некстати. Всегда некстати.

Прав был Дракон, рано он покинул Хмирну. Но оставаться под крылом Дракона в тишине и покое, когда тут – Шуалейда, тут – Роне, и они опять едва не поубивали друг друга? Нет. Он все сделал правильно. А со всякой ерундой вроде собственной боли он справится. Он привык.

Сделав несколько глубоких вдохов, Дайм нащупал на полу папку, поднялся с колен и криво улыбнулся портрету, около которого столь некуртуазно упал. Тодор и Зефрида танцевали бесконечную вельсу, не видя никого, кроме друг друга.

Дайм сжал обеими руками папку и тихо позвал:

– Ваше величество, вы здесь?

По галерее пронесся насмешливый шелест шелка, простучали каблучки, и ледяной голос шепнул со всех сторон сразу:

– Ее величество давно уже не здесь. Потанцуй со мной, благородный шер, одной грустно!

Дайм резко обернулся и встретился взглядом с бездонными провалами на сотканном из тумана лице. Из провалов капали слезы, оставляя блестящие дорожки на туманных щеках и пятная струящийся дым платья. Плакальщица жеманно улыбнулась и потянулась к Дайму…

– Свет с тобою! – Он шагнул назад и поднял руку. Подаренный Ци Веем браслет блеснул рубиновыми глазами, зашипел на голодную нежить. Плакальщица растаяла, не дожидаясь благословения.

– Никто меня не любит… – простонала она издалека и тут же засмеялась: – Злой шер, все равно скоро умрешь и будешь танцевать со мной!

Прошептав обережную молитву, Дайм снова обернулся к портрету. Нарисованная королева, так похожая на Шуалейду, улыбалась нарисованному королю. Ей дела не было ни до светлых, ни до темных шеров с их глупой любовью.

– Ты знала, что она предназначена не мне? Знала. – Дайм покачал головой и коснулся пальцами соединенных рук на холсте. – И все еще хочешь, чтобы я хранил ее.

Мертвая королева не отвечала, да ответа и не требовалось. Как не требовалось никаких клятв, чтобы хранить и оберегать Шуалейду. Единственную женщину, любившую его таким, какой он есть.

– Хватит! – чужой и ломкий голос потерялся среди статуй, зеркал и масок. – Еще поплачьте, светлый шер, над своей печальной судьбой, как оперная прима! Хватит, я сказал.

Снова зашелестело, засмеялось туманное нечто, но в этом смехе слышалось сочувствие: та, что убила себя из-за несчастной любви и стала плакальщицей, понимала его, звала, обещала выслушать и пожалеть, утешить надорванное сердце ледяными поцелуями.

Стряхнув наваждение, Дайм осенил лоб малым окружьем. Подползший к самым ногам белесый туман отступил, где-то вдали обиженно всхлипнуло. За спиной скрипнула дверь. Застучали шаги – мужские, уверенные.

– Что вы тут забыли, капитан? – не оборачиваясь, спросил Дайм.

– Слишком много нежити, генерал, – ровно ответил Энрике, чуть не впервые обратившись к нему по званию. – Прошу вашей помощи в зачистке.

Дайм усмехнулся. Нежити в Риль Суардисе и впрямь развелось многовато – начать бы зачистку с Ристаны и ее слуг.

– Вы правы, капитан. Хорошая уборка не помешает.