— Вообще-то есть один обряд… — задумчиво сказал Левинц, — Нужно бросить монету, достоинством в пять рублей, в выгребную яму. И ты, как посвящаемый, должен достать её — голыми руками, разумеется! — Борис громко засмеялся, швырнув окурок папиросы в колонку с оторванным мною шлангом, находившуюся перед его окном.
Картонный мундштук ударился о старую потрескавшуюся от времени краску, озарившись вспышкой искр. Позволь Левинц себе такой фокус на действующей заправке — скорее всего мы бы улетели вместе с нашей машиной куда-нибудь очень далеко…
— Я смотрю, ты этот обряд точно проходил! — ответил Серый, — Только, походу, ты монету языком доставал!
Борис вмиг помрачнел. Он хотел что-то ответить Серёге, но тот его перебил:
— Ну что, Симак, пойдём что ли, оглядимся вокруг?
— Пойдём! — согласился я. — Ты ствол с собой возьми, на случай!
Мы вылезли из машины, Серёга, сжав в руках «ИЖ», предложил для начала обойти всю территорию заправки, затем наведаться в помещение кассы, ну и в конце можно будет полазить по топливным ёмкостям — хотя вряд ли нам что-то обломится. Мы не спеша обходили здание кассы, на двери которого висел замок; прошли дальше — в сторону небольшого строения, предназначавшегося, видимо, для хранения бочек и емкостей. Поляна, закатанная асфальтом, была довольно большой — метров сто. Мы не спеша шли, и тихо обсуждали странную заправку, на которую нас занесло попутным ветром. Подойдя к покосившейся постройке, мы определили её назначение: небольшой навес оказался местом для хранения песка и огнетушителей с прочим противопожарным скарбом. Но почему-то строение было выкрашено в синий цвет, — от времени и солнца побелевший, — вместо красного? Огнетушители, и прочие инструменты для пожаротушения были покрашены в некогда красный цвет, — сейчас же они казались светло-серыми. Мы не спеша обходили постройку вокруг, как вдруг я встал как вкопанный: за будкой, словно спрятавшись, затаившись, — стоял тот самый чёрный «УАЗ», слегка забрызганный свежей грязью.
— Стрёмная тачка! — шёпотом сказал я Серёге-Беркуту. — Я, кажется, видел её в городе, и тут недалеко, на трассе: он нас обгонял, но не просто обгонял, а на некоторое время поравнялся с нами, вроде как изучая. Ты прикрой меня, я пойду поближе посмотрю!
Серёга без слов, присел на колено, целясь в машину, прикрываясь стеной постройки.
Я крепко сжал «ПМ», так, что щёчки оружия стали скользким от проступившего на ладонях пота. Подойдя вплотную к водительской двери, выкинув левую руку вперёд, держа пистолет на уровни груди, резко дёрнул за дверную ручку. Закрыто. Я встал одной ногой на чёрный, металлический порог, и попытался заглянуть внутрь машины. Сквозь тонировку ничего не было видно, лишь, светлевшие на тёмном фоне, очертания противоположных окон и спинок сидений. От машины исходил еле уловимый, чужой запах, вызывающий тревогу. Оглянувшись назад, на Серого, — который застыл, с наведённым в сторону машины ружьём, — я дёрнул ручку задней двери. С металлическим щелчком хорошо смазанного механизма, дверь открылась — на заднем сидении беззаботно дремал парень, одетый в чёрную форму, без нашивок — форма походила на ту, в которую был облачён Фриц. От звука открывшейся двери, парень неохотно поднял голову — будто бы спал как минимум, часов пять; из машины повеяло прохладой — всё-таки есть «кондей»! Не спеша поднявший и упревший на локоть голову парень, не обращая внимания на наведённый пистолет, внимательно разглядев меня, участливо спросил:
— Бензин кончился? — он сомкнул веки в хитром прищуре.
На вид ему было лет двадцать пять, лицо всё проросло щетиной — возможно недельной, на загорелых до коричневого цвета руках, с закатанными по локоть рукавами, чернели некогда синие силуэты наколок.
— Чего молчишь, а Симак? — спросил он. — Ты «кнут»-то загаси, нечего передо мною махать! — он кивком указал на смотрящие в его живот дуло «Макарова».
— Откуда меня знаешь? — удивился я.
Ведь я с этим парнем точно не знаком, и никогда не видел его прежде.
— Ты столько шуму наделал, что о тебе, разве что, глухой не слышал!
— И что с того?
— Ничего. Почти ничего! Только ищут тебя и твоих «кентов», сильно ищут. Чех — «Канна», с пацанами, под ним была. И ещё — Крап, Московский, думаю, за него ты наслышан.
В его голосе не было эмоций, казалось, что он говорит с некоторой неохотой, будто выдавливая из себя нужные, заблаговременно припасённые для этого разговора слова. Я продолжал рассматривать собеседника. Лицо его было испещрено мелкими, не бросающимися в глаза морщинами. Выражение лица — добродушное, понимающее, располагающее к откровению; на щеке затянутый, еле видный, шрам. Глаза спокойные — взгляд добрый, но в глубине таиться холод и какое-то безразличие. По его мимике, уверенному взгляду, невозможно было даже предположить, о чём думает, что испытывает этот человек. Видимо, он давно надел на себя эту маску, за которой он прячет свои истинные чувства!
— А ты кто, и что тебе надо? — спросил я, слегка отступив от машины, но в тоже время, не убирая левую руку с двери.