Бунт женщины

— Потерялся кто-нибудь? — спросила Наталья.

— Ужинать пора.

— Вишняков здесь?

— Новенький?

— Да.

— Позвать?

— Пусть придет в живой уголок.

Едва Наталья поставила клетку, как кто-то начал спускаться по лестнице. Грохал каблуками о ступени, свистел ладонью о перила.

Вишняков. Фиолетовое пятно на щеке, низ брюк втолкнут в расшнурованные кирзовые ботинки.

— Чего вам?

— Ты потише можешь спускаться?

— Могу и погромче.

— Думала, ты лучше стал. Я сокола принесла.

— Ври, то есть… обманываете?

Вишняков заглянул в клетку, выпрыгнул из ботинок, радостно кинулся наверх, за ключом.

Наталья поняла, что должна уйти до возвращения Вишнякова. Цацкаться с ним не нужно. Надо резко поворачивать — и подействует.

Татарчонок Марат по-прежнему горнил на крыльце.

Наталья не отошла и пятнадцати шагов, как услышала крик Вишнякова:

— Наталья Георгиевна! Наталья Георгиевна!

Не оглянулась.

Прямо в майке, босой, Вишняков догнал ее и загородил тропинку.

— Наталья Георгиевна, ты… вы обиделись?

Было не до разговоров. Рванула его в сторону детского дома. Он запрыгал, дрожа, прыткий, долговязый.

Пришлось вернуться. Вишняков подносил палец к дверце клетки. Сапсан вздрагивал крыльями и впивался лапой в железную сетку.

— Хороший сокол?

— Злюка он.

— Твоего характера.

— Ну уж.

Вишняков сердито засопел, прислонился к стене. Затянувшееся молчание начало тяготить Наталью. Она встала с табуретки, взялась за дверную скобу. Вишняков беспокойно захлопал веками.

— Наталья Георгиевна, вы не обманете?.. Мне узнать надо… Обязательно.

— Спрашивай.

— Мать бросила меня. Знаете ведь. Много таких? А? Вон Любка Туранина… В одном детдоме были. Она говорит: «Все матери — змеи». Правда? Ее мать хотела в печке сжечь. Мишка Копалкин слова Горького про матерей сорвал. Плакат. Он тоже брошенный.

Наталья наклонилась и положила ладонь на влажную голову Вишнякова.

— Много прекрасных матерей, Саша, очень много.

С тревожной надеждой человека, который хотя и поверил, но все еще не отрешился от сомнений, поднял Вишняков глаза и зачастил:

— Не обманываете? Не обманываете?

— Очень много, — убежденно повторила Наталья.

Приоткрылась дверь, в расщелину просунулся грибообразный конец горна.

— Новенький, ужинать.

* * *

В этот вечер Федор не пришел домой. Не пришел он и через неделю. Истончилось лицо Натальи. Тревожилась за Игоря и Максимку. Каждый день они спрашивали, скоро ли приедет папа: сказала неправду — послан в командировку. Несмысленыши, а трудно лгать им. Тем более, что точит мысль: «Не навсегда ли покинул?» Вырастут — не избежать объяснений, почему ушел отец. Поймут ли правильно? Может статься, скажут наотмашь: «Из-за своей бабьей прихоти оставила нас без отца».

И все-таки вначале Наталья чувствовала себя распутанной: словно избавилась от каких-то невидимых перевязей. И двигалась легче, и дышала свободней, и даже песни пела.

Между тем настойчиво разрасталась обида. Неужели так мало значила она для Федора, что он додумался до такого: за заботу — равнодушие, за нежность — жестокость, за самоотрешенность — надругательство. Не могла поверить в это и ждала, заходя в учительскую: вот сейчас зазвонит телефон. Она поднимет трубку, узнает знакомый голос, и Федор вперемежку с клятвенными обещаниями жить по-иному расскажет, что полюбил ее в эти дни пуще прежнего. Но телефон в учительской молчал, а душа Натальи озарялась новой надеждой: «Наверно, Федор дома». Быстро шла по улице. Хрустел снег. Находила в квартире угрюмое молчание стен и вещей.

К концу второй недели, поздно вечером, когда Наталья штопала в кухне чулки, зазвякала, задергалась дверная цепочка.

Наталья испуганно выскочила в прихожую.

— Кто?

— Я.

— Зачем явился? За одеждой?

— Жить.

Наталья сбросила цепочку и убежала в комнату.

Здесь было сумрачно. Неслышно спали Игорь и Максимка.

Бестрепетно, как припаянная, лежала на стеклах синяя тень башенного крана.

Наталья взяла со спинки стула платье, начала торопливо натягивать его. Воротником зацепила за шишку волос на затылке. «Зачем одеваюсь?».

Тотчас представила, как появится перед Федором в этой нежно-скользкой рубашке с оранжевыми лямочками, и вдруг озябла, вздрогнула от неприязни к мужу. Стянула воротник с шишки и одернула платье. Сразу улетучились и озноб, и волнение, и робость.

Холодно вышла в коридор.

Федор наклонился, стараясь расстегнуть «молнию» на боте. Над лобастой головой торчал шпын, невинно жмурились близорукие глаза, розовели скулы.

Наталья чуть не встала на колено, чтобы помочь мужу: так сильно примятый шпын, прищур глаз, румянец скул напомнили Федора того времени, когда он поцеловал ее впервые.

— Здравствуй, — сказал он.

— Здравствую, — ответила она.

Федор дернул застежку. Она не сдвинулась с места, и он, морщась, затряс пальцами.

Наталья глядела на мужа, и странным казалось ей, что еще каких-то несколько минут назад она ждала его возвращения.