Буратино. Правда и вымысел…

— Ну, всё, нету больше моих сил слушать этого придурка в такую жару, — сказал полицейский и пнул рыдающего пацана в бок, — слышишь, плакальщик, беги в околоток к синьору околоточному, пусть даст для перевозки трупа бричку.

— Ах, мой бедный друг, — простонал напоследок Руджеро и убежал за бричкой.

— Так значит, не ты убивал? — спросил полицейский у Буратино, когда Руджеро скрылся за пригорком.

— Не я, — ответил Буратино.

— А книга чья валяется?

— Моя, — признался мальчик, понимая, что книга всё равно подписана.

— Понятно, — понял полицейский, — фу, жара какая, винца бы. Луиджи, ты хотел бы винца с холодным мачидони?

— Мачидони? Нет, я бы сейчас съел бы хорошей пасты, — ответил второй полицейский, — и чтобы чеснока побольше.

— Луиджи, как в такую жару можно жрать пасту с чесноком? Вот пиццу ещё куда ни шло.

— Можно и пиццу, но тогда лучше с белым вином.

Буратино стало тошнить от этих двух индюков в форме, такой скукой и обыденностью веяло от них, что ему самому хотелось крикнуть: «Эй, вы, тут же человека убили, а вы про пиццу…» Но он сдержался и произнёс:

— Может, вы меня отпустите, у вас и без меня есть о чём поболтать?

— Э-э, нет, дорогой, — сказал полицейский Луиджи, — я тебя сейчас отведу к околоточному, бери-ка книгу да идём-ка потихоньку.

Так они и пошли: Буратино с книгой и крепкой рукой полицейского за шиворотом. А горластые чайки кружили вокруг да смотрели на путников своими страшными круглыми глазами.

Глава 14

На нарах

Кто бы знал, какое удовольствие доставило околоточному Стакани известие об убийстве. И не столько само известие, сколько личность подозреваемого. Стакани аж потирал руки в предвкушении. Может быть, он не любил Буратино, а может, его папашу, который доставлял околоточному много хлопот, — неизвестно. Но, выслушав рапорт полицейского, который конвоировал Буратино, Стакани вскочил и забегал по участку, крича:

— Я знал, я знал. Я только его увидел, а сам себе говорю: ну и рожа, не рожа, а рыло какое-то, прости, Господи. Убийца, прямо на лбу так и написано: у-бий-ца! И всякие Ламброзо мне без надобности, слава Богу, двадцать три года в полиции. Вот поглядите на него, — орал Стакани, тыкая в Буратино пальцем, — глаза круглые?

— Круглые, — подтверждали полицейские.

— Уши в разные стороны?

— В разные, — кивали полицейские.

— А нос? Разве же это нос?

— Не нос, — отвечали полицейские.

— Да нет же, судари мои, это нос, самый что ни на есть носатый нос. Нос отъявленного убийцы, убийцы-людоеда.

— Вот тебе и на, — говорили полицейские, — вон как всё оно повернулось то.

— Нет, конечно, это я не в том, так сказать, смысле, чтобы уж совсем людоед, а в смысле фигуральном. А может, и совсем людоед, это ещё неизвестно, — философствовал околоточный, — вот, к примеру: все вы знаете, что за станционным сараем третью неделю дохлая лошадь лежит — воняет. А кто её, по-вашему, обгрыз? По-вашему, собаки бродячие?

— Неужто он? — закрестились полицейские, одному даже плохо стало от такой лошадиной участи.

— Не знаю, может быть, и не он, надо проверить, — продолжал околоточный и, указывая пальцем на учебник математики, который держал под мышкой Буратино, потребовал: — а ну-ка дай мне эту штуку.

Буратино покорно протянул учебник.

— Тэк-с, что это тут у нас? Математика, алгебра и начало анализа, — прочитал синьор околоточный, — это какого такого анализа? Что ещё за анализ? Умника из себя корчишь. Не выйдет, я за тобой давно слежу. Думаешь один раз с крючка сорвался и всё? Нет, дудки-с! — Все больше распалялся синьор Стакани. — Я тут государством и Его Величеством поставлен, чтобы всяких лихих людей и душегубов к ногтю ногтить, — и тут синьор Стакани вдруг подобрел, прямо на глазах, стал мягче, — эх, парень-парень, вот так вот, а ведь я тебя предупреждал: будь хорошим мальчиком, а ты своих одноклассников книжкой глушить, словно они телята какие. Нехорошо. Вот скажи мне, за что ты его так? Ему ведь больно было. Он, наверное, плакал? Ведь плакал?

— Плакал, — согласился Буратино.

— Он, наверное, сильно тебя обидел?

— Сильно.

— Так это твоя книга?

— Моя.

— Так это ты его убил?

— Нет.

— Не ты? — лицо околоточного стало приобретать землистый оттенок, и он начал снова: — А этот самый Бланко перед смертью плакал?

— Плакал.

— Он, наверное, сильно тебя обидел, — глаза Стакани стали вылезать из орбит

— Сильно.

— А книга твоя или нет? — лицо стало абсолютно землистым, глаза вылезли дальше некуда и ус дёргается.

— Моя.

— А убил ты?

— Не я.

— А кто? — сквозь зубы прошипел околоточный.

— Не знаю, не видел.

— Мо-олчать! — заорал синьор Стакани так, что даже привыкшие полицейские струхнули, а он сам мимикрировал из серого в пурпурный. — Молчать, подлец!

И забегал по участку. Запсиховал, размахивая книгой.

— Ты что о себе думаешь? Ты кто такой? Да ты просто — тьфу, — он плюнул в сторону Пиноккио, — он думает, что он что-то. Да я и не таких тигров ломал, они у меня знаешь, как кудахтали, соловьями кудахтали. А ты? Да ты просто конец пищеварительного тракта. Крутого из себя корчит, деятель!