Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

Мужичок чуть ли не бегом добежал до баркаса, поставил туда ящик с выпивкой и тут же кинулся в скрытую кустами пещеру за следующим. А Дино закурил очередную папиросу и, ежась от утренней сырости, огляделся вокруг. О, как он не любил это чертово море, эту чёртову работу, эту вечную сырость, эти пропахшие рыбой баркасы, проклятые ящики с дешёвым ромом, дурацкое сукно, кружева, табак, сахар, кофе, оружие и всё остальное, что ему приходилось возить, прятать, продавать и снова возить. О, как ему не хотелось делиться, кто бы знал. Таможенную стражу Дино ненавидел, пронырливых полицейских ненавидел, скупщиков контрабанды, жирных и хитрых торгашей, он ненавидел особенно, хотя те и не были в доле. Единственный, кого он не ненавидел из дольщиков, был Томазо Рыбак. Томазо он просто боялся. И этот страх и ненависть отравляли жизнь бедолаги Кальяри.

— Ну ты, жаба, шевелись, в конце концов, — крикнул он остановившемуся, чтобы вытереть пот, помощнику.

— Да, Дино, шевелюсь, — буркнул здоровенный, одноглазый контрабандист с наколкой на руке.

— Сколько ещё рома осталось? — спросил Камбала.

— Четыре ящика.

— Уроды, — злился Дино, — всё утро возятся вдвоём, двадцать ящиков погрузить не могут. Мы уже должны в море быть давно.

Одноглазый помощник хотел было что-то ответить, но в эту секунду в тумане он разглядел человеческий силуэт и, выхватив из-за голенища нож, произнёс:

— Хозяин, глянь-ка.

Дино посмотрел в сторону, куда указывал одноглазый, и тоже увидел человека. Да нет, не человека, а людей. Один за другим из тумана, сползавшего с гор, появлялись люди.

— Полиция? — спросил одноглазый.

— Нет, — коротко ответил Дино, он почувствовал острый приступ раздражения, этого не должно было случиться. И этого не случилось бы, если товар погрузили на баркас вовремя. — Таможенники, твари.

— Бежим? — спросил одноглазый.

— Стой, дура. Товар бросим, что лм? — резко бросил Кальяри. — Не мандражируй, они от меня за два месяца вперёд деньги приняли.

Контрабандисты подождали несколько секунд, дожидаясь, пока люди подойдут. А когда те подошли, Дино пожалел, что не согласился с предложением своего помощника, потому что он узнал того человека, которого не то чтобы боялся, но с которым меньше всего хотел встретиться в такой обстановке. Это был Пепе Альварес. Пепе остановился метрах в пяти от Дино, стал молча. Но во всей его фигуре, даже сквозь туман, угадывалась решимость. А рядом с ним появлялись, вырисовываясь из влажной дымки, совсем ещё молодые пацаны и здоровенные детины.

— Чего надо? — нагло и не теряя присутствия духа спросил Камбала.

— Да вот, — произнёс один из пацанов, носатый такой, — погутарить к вам пришли.

— Мне сейчас некогда, приходите вечером в трактир к Бьяндели, там и поболтаем. А сейчас я работаю, — отвечал Дино.

— Боюсь, что вечером нам будет некогда, синьор Кальяри, — мягко настоял пацан.

Дино узнал его, это был тот самый сопляк, за которого дурак-цыган заплатил бешенные деньги. Дино узнал его, но вида не подал.

— Э, сопля, — растопырив указательный палец и мизинец и помахивая ими, начал Дино, — свинти отсюда, не мешай людям работу делать, вечером побакланим.

— Слышь, ты, осёл, — неожиданно произнёс другой пацан, — ты бы своим языком поганым полегче трёкал, с людьми ведь разговариваешь.

Эта наглость взбесила Дино, и он сделал шаг к пацану:

— Мразь, ты кто есть? Ты на кого, падаль, пасть свою разеваешь? Ты что сюда, бычара, пришёл, рамсы плести? Вы кто, вообще, псы, есть?

Никто не ответил. Честно говоря, все, даже Пепе Альварес, растерялись, так как не ожидали от Дино такой выдержки и такого напора.

— Что молчите, педерасты вонючие? Я у вас спросил, кто вы такие есть? Я вас, тварей, если вы мне сейчас не ответите, бешеные собаки, буду убивать по одному. Вы понимаете меня? Вот ты, носатый…

— Ладно, хватит, — оборвал его носатый, — будем считать, что ты уже всё сказал.

— Что, мразь? Ты что сказал? — спросил Дино, двигаясь к мальчишке, его правая рука потянула из-за брючного ремня нож. — Повтори, педрила носатая, чтобы я слышал.

— Я повторю, — вызвался второй пацан. — Для тех, кто долбится в уши, повторяю: закрой свою пасть, ублюдок.

Одновременно с повтором в руках пацана появился обрез, и окурок обреза щёлкнул. Это в корне изменило соотношение моральных сил. Дино остановился, а затем принял единственно правильное решение.

— Одноглазый, — сказал он, — забери у пацана валыну, а то поранится ещё.

Одноглазый беспрекословно двинулся к мальчишке, намереваясь отобрать у него обрез. Он сделал шаг, потом ещё шаг и уже протянул руку за оружием, когда удивительно тихо, от тумана, наверное, хлопнул выстрел. Выстрел отбросил одноглазого на шаг назад и повалил его на спину. Всё это произошло как-то обыденно, буднично, так не бывает ни в книгах, ни в кинофильмах. Одноглазый просто упал на сырой песок и, оскалив зубы от боли, схватился за живот. Полежав так секунду или две, он оторвал от живота окровавленные руки, посмотрел на них, а затем, переведя взгляд на своего хозяина, сказал:

— Ранил он меня, вот кровь даже, больно. Кажись, до смерти ранил.