Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

Цыгане, что приехали во второй коляске, приблизились с явной готовностью кинуться в драку. Портовые тоже, как по команде, подоставали ножи и цепи и стали потихоньку подбирать камни с земли. Цыгане были, конечно, старше и сильнее, но пацанов было больше и некоторые из них заняли удобные позиции на ящиках, приготовив рогатки с окатышами и камни. Да и что не говори, отчаянные это были ребята, тем более что их предводители демонстрировали такую уверенность, которая больше смахивала на вызывающую наглость.

Ситуация накалялась на глазах, но мудрый седобородый цыган сказал что-то достаточно резкое на своём языке, и его соплеменники сразу поутихли.

— Не надо, — продолжал он, уже обращаясь к мальчишкам, — не надо начинать свару, если мы можем обойтись без крови, давайте попробуем обойтись.

— А мы крови не боимся, — заявил Чеснок.

— Знаю. Молодость и глупость ни греха, ни крови не боятся. Я сам был такой, поэтому приехал сюда лично, а не прислал своего сына с друзьями.

— И зря, отец, — сказал молодой цыган.

— Молчи, скажешь, когда спросят, — произнёс синьор Николай. — Наглец, ещё ставит под сомнения мои решения. Вот и я такой был. Холодной мысли не было, один огонь души. В общем, синьоры шпана, говорю я вам как людям, давайте заключим мир и забудем всё, что было.

— Я пожму вашу руку, синьор Николай, и мы закончим войну уже сегодня, завтра ваши женщины вернутся в порт и на базар и ни один из портовых пацанов даже плохо не взглянет в их сторону, но только после того, как Аграфена или ещё кто из цыган вернут мне мои деньги. Мои восемьдесят шесть сольдо.

— Сынок, так нельзя, — укоризненно произнёс седобородый. — Ты требуешь невозможного. Мой народ будет смеяться надо мной, если я соглашусь, ведь мне и так было нелегко успокоить мужчин, они хотели крови.

— Вы уже слышали, синьор Николай, что сказал мой друг. Я повторю: мы не боимся крови, — твёрдо сказал Буратино.

— И смерти? — спросил цыган абсолютно серьёзно.

— И смерти, — ответил Буратино, немного помедлив.

— Неужто ты готов умереть за восемьдесят шесть сольдо? — спросил синьор Николай.

— Знаете, далеко на востоке живут люди, они придумали себе кодекс. Этот кодекс называется Бусидо. Так вот, первая запись этого кодекса звучит примерно так: «Предпочти смерть потере лица». В данном случае, синьор Николай, речь идёт не о деньгах, речь идёт о моём лице.

— Честь — это та вещь, за которую можно умереть, — согласился цыган, — тут, конечно, говорить не о чем. И раз так, то мне вам нечего больше предложить, синьоры шпана. Я считаю, что кровь если и прольётся, то прольётся не по моей вине.

С этими словами старый цыган повернулся и пошёл к коляске, а остальные последовали за ним. У Буратино было тяжело на душе, он смотрел вслед уходившим цыганам, и страх касался его сердца, но вида он, конечно, не показывал.

— Здорово ты ему про честь ввернул, — восхитился Рокко, — старому и крыть было нечем.

— Рокко, а тебе и вправду никогда страшно не бывает? — спросил у него Пиноккио.

— Может, и бывает, — ответил дружок, — только во мне злости дюже много, она, наверное, весь страх убивает. Кстати, а что это за народ с востока, который кодекс придумал?

— Японцы, а жили по этому кодексу самураи — воины ихние.

— Чудесные названия, честное слово. А у нас тоже есть люди чести, они тоже самураи, получается?

— Наверное, только европейские, — ответил Буратино. — Давай-ка, Рокко, лучше не про самураев говорить, а готовиться будем. Веселье, кажется, будет большое.

Глава 5

Аустерлиц

На следующий день перед последним уроком, когда перемена должна была вот-вот закончиться, на школьный двор влетел мальчишка с широко вытаращенными глазами и закричал:

— Эй, пацаны, где Буратино или Рокко? Дело срочное.

И Рокко, и сам Буратино были тут. И, увидев их, пацан подлетел к ним и, не переводя дух, затараторил:

— Синьор Буратино, Рокко! Цыганки!..

— Где цыганки? — спросил Чеснок.

— В порту, их там штук тридцать… Наглые такие, руки в боки, по пирсам ходят и говорят, что плевали они на Рокко Чеснока, говорят, что он чурмалак.

— Вот вороны, — разозлился Чеснок, — опять хотят в море искупаться.

— Говоришь, наглеют? — задумчиво спросил Буратино.

— Наглые, ужас какие. А Аграфена наглеет больше всех.

— Аграфена? Ты хорошо её рассмотрел, может быть, это не она?

— Да что же я эту крысу жирную не узнаю, что ли? Она это.

— Мочим барыг? — улыбаясь, потирал руки Чеснок.

— Мочим, — поддержали почти все присутствующие пацаны. — Ура!

Только Буратино не кричал и не радовался, не нравилась ему такая открытая демонстрация пренебрежения к портовым пацанам. Крылся в этом какой-то подвох, а вот какой, Буратино мог только догадываться.

— Ну, что, Буратино? — толкнул Чеснок друга. — Командуй. Сбросим ворон в море. Скоро нам придётся брать с этих немытых деньги за купание.

— Да, — Пиноккио продолжал о чём-то думать, — придётся идти в порт, хотя я хотел сходить на историю. Но дело есть дело. Рокко, пошли кого-нибудь из пацанов, которые не учатся в гимназии.

— Считай сделано, — ответил дружок.

— А вы, пацаны, — Пиноккио обратился к учащимся, — кто хочет отвлечься?

— Мы.