Буря Жнеца. Том 1

Как и я. И нет смысла чествовать мертвых. Печалься о потерянных возможностях, о молчаливо тающих обещаниях. Вот о чем печалься, Фир Сэнгар, и ты поймешь, наконец, что печаль – всего лишь зеркало, поднесенное вплотную к собственному лицу.

И каждая слезинка рождается выбором, который мы сами не сделали.

Когда я печалюсь, Фир, я не могу видеть даже пар от собственного дыхания – о чем это тебе говорит?

Дальше шли в молчании.

Шагах в ста впереди Чик крутанул цепочку с кольцами.

– И про что это все было? – спросил он.

– Ты слишком долго прожил в опрятной пещерке, – сказал белокожий тисте анди.

– Ну, я частенько выбирался. Кутил в Синецветье – боги знают, сколько бастардов я наплодил своим семенем.

А что?..

– Однажды, Смертный Меч, – прервал его Силкас Руин, – ты откроешь, какое оружие наносит раны глубже, чем сталь.

– Мудрые слова от того, кто еще воняет могильниками и гнилой паутиной.

– Если бы мертвые могли говорить, Чик, что бы они сказали тебе?

– Думаю, мало чего – кроме жалоб на то, на се.

– Возможно, ты только этого и заслуживаешь.

– А, мне не хватает благородства, да?

– Не знаю, чего тебе не хватает, – ответил Силкас Руин, – но уверен, что узнаю – еще до завершения похода.

– Идут… Ну что: вперед и вверх?

Слишком о многом Ток-младший – Анастер, Дитя Мертвого Семени, Трижды ослепленный, Избранный Богами Волков, Неудачник – не желал вспоминать.

Взять хотя бы собственное тело; тело, в котором он родился, первое пристанище его души. Взрывы в Семени Луны над обреченной Крепью, пламя и обжигающий, ослепляющий жар… Не надо об этом. Потом проклятый паяц, чародей Локон, принесший забвение, в котором его душа обрела седока, новую власть – волка, одноглазого и горюющего.

Как жаждал Паннионский Провидец его гибели… Току припомнилась клетка, эта духовная тюрьма, и страдания – его тело ломали, исцеляли и снова ломали. Но воспоминания – муки и боль – остались всего лишь абстрактными понятиями. Как бы ни плющили, ни скручивали это тело, оно хотя бы было мое.

Отбросить годы, учуять внезапно новую кровь, ощутить странные руки-ноги, которые так легко зябнут. Чтобы проснуться в чужой плоти, получить новую мышечную память, хватиться той, которая вдруг ушла. Ток хотел бы знать, прошла ли еще хоть одна смертная душа этим мучительным путем. Его пометили камень и огонь, как когда-то объяснил ему Тлен. Потеря глаза приводит к дару сверхъестественного зрения. А замена пользованного тела на молодое здоровее? Точно дар; именно такого желали волки – или Серебряная Лиса?

Погоди-ка. Вот Анастер. Если присмотреться – потерял один глаз, получил новый, а потом потерял и этот. Его разум – пока не сломался – скручивался от ужаса, дрожал перед ужасной материнской любовью; он жил жизнью тирана каннибалов – ну да, посмотри на эти конечности, на мышцы и помни: это тело вскормлено человеческой плотью. А этот рот, несдержанный на слова, пробовал сочный сок своих соплеменников – помнишь?

Нет, он не способен на такое.

А вот тело способно. Оно знает голод и жажду поля битвы, знает, каково идти среди убитых и умирающих, видеть разодранную плоть, торчащие кости, чуять запах пролитой крови… Ах, даже слюнки потекли.

Ну что ж, у всех свои секреты. И про них лучше не рассказывать. Если не хочешь терять друзей.

Он ехал верхом в стороне от колонны, словно фланговый дозорный, как когда-то, в бытность солдатом. Оул’данская армия Красной Маски: около четырнадцати тысяч – воины и вполовину меньше – обоз с обслугой: оружейники, целители, лошадницы, старейшины, старухи, недужные и дети. И, разумеется, тысяч двадцать голов родара. А еще фургоны, волокуши и почти три тысячи пастушьих собак и крупных волкодавов, которых оулы называют ездовыми. Если и могло что-то пробудить в Токе холодный страх, так именно эти твари. Их слишком много, постоянно недоедающих, сбившихся в стаи, преследующих любое существо на равнинах многие лиги.