Карса, ни к чему тебе такой зритель
Взрыв движения, стоило противникам сблизиться – впоследствии так никто и не смог решить, кто сделал ход первым; словно сегулех и Карса достигли какого-то инстинктивного соглашения и задвигались быстрее мысли.
И вот когда сталь стукнулась о камень – или камень о сталь, – Карса Орлонг сделал нечто неожиданное.
Топнул ногой в пол. В уплотнившийся песок.
В разгар гибкого танца сегулех.
Топнул так, что покачнулись все зрители на полу подворья.
И идеальное равновесие сегулех… дрогнуло.
Разумеется, на краткое мгновение, почти никто ничего не заметил; разумеется, она мигом пришла в себя – но удар все же пропустила: Карса ударил мечом плашмя и сломал ей оба запястья.
Тем не менее, падая, она развернулась, и одна нога понеслась тоблакаю в пах.
Он перехватил ее ступню, блокируя удар, и храбро поднял сегулех в воздух.
Она махнула другой ногой.
И тоблакай со смехом отпустил рукоять меча и перехватил вторую ступню.
И так держал ее.
Встряхивая.
За спиной Таралака Вида раздался тихий вздох, и грал, моргая, обернулся.
Икарий улыбнулся и тихо сказал:
– Мы, кажется, встречались. Он и я. Когда-то давно. Нашу дуэль прервали.
Таралак облизнул сухие губы:
– Ты хочешь продолжить дуэль, Икарий?
Брови ягга чуть поднялись. Он покачал головой, посчитав, что такого ответа достаточно.
Преда Томад Сэнгар хмыкнул.
– Эти игры, – осмелилась заговорить Самар Дэв, привлекая его внимание, – они что – предназначены для развлечения?
Тисте эдур без выражения посмотрел на нее и сказал:
– Среди зрителей есть двое, которые развлекаются.
– Да.
Подумав, он добавил:
– Этот тартенал пойдет последним. Так единогласно решили наши наблюдатели. Я пришел посмотреть своими глазами. Хотя мое мнение не будет иметь значения.
– Сегулех была очень хороша, – сказала Самар Дэв.
– Возможно. Но она не билась ни с кем другим.
– Они относятся к ней с великим уважением.
– Даже теперь? Он намерен ее отпустить?
Она покачала головой.
Томад Сэнгар повернулся уходить:
– Тартенал великолепен.
– И все же ваш сын лучше.
Он замер и обернулся на нее, прищурившись:
– Тартенал великолепен. Но все равно умрет.
И тисте эдур пошел прочь.
Карса Орлонг, наконец уступив крикам и просьбам зрителей, опустил женщину на пол.
Три летерийских целителя бросились ей на помощь. Подобрав свой меч, Карса встал прямо и огляделся.
«
Но Икарий уже ушел. И его грал-надсмотрщик.
Тоблакай направился к ней.
– И знать не желаю, – сказала она.
– Конечно, ведь ты и так уже знаешь.
Он подошел поближе, глядя сверху вниз:
– Ягг сбежал. Трелль, который раньше был с ним, исчез. Наверное, умер. Остался пустынный воин, которого я уделаю одной рукой. Никто не в силах остановить нас – Икария и меня. Он это знал. И сбежал.
– Карса, ты проклятый идиот. Икарий из тех, кто не устраивает тренировочные бои. Ты понял меня?
– А мы и не стали бы тренироваться, Самар Дэв.
– Так зачем тратиться на него? Ведь не против летери или их рабов-эдур нацелена твоя месть?
– Покончу с их императором, пойду искать Икария. Закончим, что начали.
– Не строй бойцов перед тараном, Карса Орлонг.
– Дурацкая поговорка, – сказал он, подумав.
– Да? Почему это?
– У теблоров воины и есть таран. Посмотри на меня, Самар Дэв. Я сражался и победил. Видишь пот на моих мышцах? Пойдем в постель.
– Нет, я плохо себя чувствую.
– Со мной ты почувствуешь себя лучше. Расколю тебя пополам.
– Просто смешно. Уходи.
– Мне что, искать другую шлюху?
– Они со всех ног побегут, как только увидят тебя, Карса Орлонг. Побегут прочь, я имею в виду.
Он фыркнул и огляделся:
– Может, сегулех…
– Ну, конечно! Ты только что сломал ей руки!
– Они ей не понадобятся. И потом лекари уже ее чинят.
– Нижние боги, я ухожу.
Она шагала прочь под его раскатистый хохот.
С трудом передвигая искалеченные ноги, чувствуя при каждом шаге боль по всему изогнутому, перекрученному позвоночнику, Ханнан Мосаг приглядывался, но мог различить только насыпь речной гальки – словно дорогу между стенами пропасти. Неясно даже, насколько реально то, что он видит.
Похоже, это то, что нужно.
Вроде бы дом.
Куральд Эмурланн, Владение Тени. Не осколок, не рваный мазок, испачканный примесями. Родной дом, каким он был, пока предательства не разодрали его на части.