Буриданов осел

Спрашивается, кому она казалась красивой? Даже Эрп признался потом, что не сразу разглядел ее красоту. Он размышлял над этим в то утро за завтраком, протекавшим точно по разработанному им самим церемониалу: яблоки, ржаной хлеб, молоко с медом, яйцо всмятку и потом кофе (а детям какао) с домашним кексом. Так как во время еды разрешалось говорить только о еде и, лишь закурив после завтрака сигарету, можно было обратиться к другим темам, у Эрпа было достаточно времени, чтобы уяснить себе, какое причудливое превращение претерпел в его представлении образ фрейлейн Бродер. Началось это еще до их первой встречи. Позвонил директор библиотечного училища: «Послушай, вы получите то, что хотели, двух практикантов, выберете, кого захотите себе оставить. Экзамены они оба выдержат отлично, это несомненно, было бы хорошо, если бы вы оставили у себя девушку, она берлинка, из числа тех, кто без Берлина зачахнет. С ней нелегко, у нее острый глаз на человеческие слабости и всякие неполадки, больше интеллекта, чем души и тела, это не каждому по вкусу, но я рекомендовал бы именно ее!» Выглядела она не так скверно, как ожидал Эрп после этого описания. Она не носила очков, чулки не морщили, пальто и платье прекрасно на ней сидели. Цвет лица, осанка — ничто не напоминало о корпении за письменным столом, ни одна черта не говорила о забитости или заносчивости. Держалась она свободно, уверенно, с чувством собственного достоинства, говорила на хорошем литературном языке, без просторечий или изысканности, не пыталась кокетничать, очаровывать. То, что Эрп был ее начальником и мужчиной, казалось, не производило на нее никакого впечатления. Она была сдержанна и вызывала ответную сдержанность. Эрпу это понравилось. Легкое недовольство, которое он поначалу ощутил, было столь незначительно, что он не обратил на него внимания. Он не прибег к шутке или к показной сердечности, которые пускал в ход с робкими практикантками, был краток и деловит и испытал тогда приятное ощущение равенства. Когда она вышла, у него не осталось никакого представления о ее лице. Если бы его спросили, он сказал бы, что оно холодное, строгое, угловатое, бесспорно интересное, но малоприятное. И лишь спустя полгода, за завтраком, в семь двадцать, он нашел правильное определение этого лица: суровое, то есть твердое, замкнутое, непроницаемое, какое-то отстраняющее. Он обрадовался этому определению, как грандиозному открытию: не только потому, что точное определение уже наполовину означает обладание, но и потому, что оно было меткое и тем самым подтверждало его способность к объективной оценке. Он не заметил, как сам обманул себя, ибо, впервые мысленно произнося это слово, он одновременно придал ему особое значение: оно стало синонимом красоты. Ведь за это время он неоднократно видел фрейлейн Бродер смеющейся, и теперь, с тщательно скрываемым отвращением попивая сладкое молоко, отчетливо представлял себе движение ее губ, слышал те мягкие интонации, которые иной раз приводили в смятение ее собеседника.

Она была неотразимой, когда естественность пробивалась сквозь ее искусственную холодность. Хаслер называл это изощренностью, ибо вменил себе в обязанность сопротивляться очарованию, которое покорило Карла.

Это была изощренность, и это была естественность. Изощренно пущенная в ход естественность. Эрп знал это и в то утро не менее изощренно воспользовался своим знанием. Он позволил растрогать себя наивной мягкостью (растроганность была ему необходима) и восхищался изощренностью, возбудившей вовсе не душу. (Когда он ей потом признался, как быстро раскусил ее, она засмеялась, и оба они поняли, что и это тоже свяжет их, как двух заговорщиков.) Тогда же он вспомнил, как быстро уяснил себе, что сверстник не годится этой девушке в партнеры.

A Элизабет тем временем спокойно и ласково объясняла детям действие витаминов (скрывая при этом, что и ей самой порядком надоела их тирания), призвала к порядку Петера, который демонстрировал сестре, как у моряков, заболевших от постоянного потребления солонины цингой, шатаются и выпадают зубы, затем обратилась к Карлу с вопросом, в ответ на который получила лишь «нет» — без каких-либо объяснений. И удовлетворилась этим.