Буриданов осел

Размышления подобного рода не новы для него. На вопрос о его планах после сданных с отличием экзаменов он ответил примерно следующее: «Я хотел бы несколько лет поработать в Берлине, набраться опыта, а потом уехать в деревню, желательно в такую, где еще не налажена библиотечная работа, где я смогу, не обремененный грузом традиций, делать дело, где революция в культуре действительно будет революционной. Я раньше был садовником и привык к зримым и измеримым результатам своей работы». И позднее, когда родители жены предложили им дом, он долго медлил с ответом.

Но не во имя революционных замыслов, а ради спокойной совести. Отец Элизабет, служивший в западно-берлинском страховом обществе, за тридцать лет дослужился от ученика до директора филиала и при уходе на покой оказался перед дилеммой — жить в своем доме на берегу Шпрее, получая мизерную пенсию, или же снять квартиру в Западном Берлине и получать большую пенсию. Решение этого вопроса он навязал молодой чете: «Если вы возьмете на себя дом, я перееду, если нет, останусь здесь», — уготовив тем самым члену партии Эрпу несколько бессонных ночей. Однажды весенним воскресным вечером Эрп возвестил о своем решении. Да, они возьмут на себя дом, но при одном условии: переезд стариков должен произойти легально. В ответ на суровость и решительность, с которыми это было сказано, отец Элизабет лишь пожал плечами. Он никогда и не помышлял о том, чтобы бежать с зубной щеткой и драгоценностями в портфеле и в двух надетых один на другой костюмах, бросить книги, картины и мебель. Прошение было написано, справки наведены, никто не возражал против того, чтобы лишиться двух потребителей масла и получателей пенсии и приобрести квартиру. Итак, заявление было подано, дом и сад в поселке на Шпрее, моторная лодка и прибрежный участок нотариально переписаны на имя Элизабет. Чтобы избежать затруднений с жилищным управлением, молодая семья сразу переехала к старикам, и, прежде чем они окончательно рассорились, переселение было разрешено, так что до 13 августа им оставалось терпеть друг друга лишь по воскресеньям. Лодка и участок были проданы и куплена машина, когда оклад заведующего берлинской районной библиотекой позволил справиться с расходами на нее.

Кто на месте Карла принял бы иное решение?

Бессмысленное и глупое занятие — предаваться сентиментальной меланхолии по поводу положения, которое ты же сам создал, и притом добровольно.

Но полностью без влияния Элизабет дело не обошлось.

Она тогда согласилась бы на любое его решение, поехала бы с ним и в Мекленбург, если бы чувствовала, что там он будет счастливее.

Но он знал, что она привязана к дому, к саду и к реке, в конце концов, она провела здесь бо́льшую часть жизни.

Тактика самооправдания! Именно ее он применил снова, когда безостановочное движение в общем потоке машин опять предоставило ему время для раздумий. Ради Элизабет он взвалил на себя тяжкий крест собственности, пожертвовал своей свободой, похоронил юношеские мечты. Он глубоко вздохнул, когда на Тресков-Аллее светофор зажегся красным. А ведь с юридической точки зрения он такой же бедняк, как и десять лет назад. Даже машина, на которой он вечером подъедет к дому фрейлейн Бродер, в сущности, принадлежит его жене.

Когда Эрп без одной минуты восемь вошел в свою приемную, он снова вздохнул, но на сей раз не из жалости к самому себе (этого он никогда не позволил бы себе в служебном помещении), а из-за погасшего рабочего рвения. Между восемью и одиннадцатью он всегда работает сосредоточеннее и быстрее, чем потом, а сейчас Хаслер помешает ему. Когда же фрейлейн Завацки намекнула, что может, действуя испытанным способом, напомнить ему в девять или половине десятого о какой-нибудь назначенной встрече, Эрп отказался. Это не помогло бы отделаться от Хаслера.

3