Буриданов осел

а именно потому, что она была такой умной, а он (вопреки представлению) совсем не тщеславным и носил галстуки, выбранные с таким вкусом, и потому, что ее кожа благоухала так, а не иначе и еще сохранила летний загар, и потому, что он смеялся, как никто другой, многие фразы не договаривал до конца и так неподражаемо коснулся своим пальцем ее шеи, и потому, что она жила на этом заднем дворе, была в хороших отношениях с фрау Вольф, не имела родственников, обладала такой изысканно-безыскусной походкой, слушая, поглаживала пальцами брови, нет, потому, что она умела слушать, нет, потому, что она могла говорить обо всем, решительно обо всем, и не оттого, что он мог с ней говорить обо всем, она ведь понимала с полуслова, нет, нет да, все это тоже имело значение, но он любил ее прежде всего потому, что нуждался в ней, потому, что ему уже было сорок и после легко пришедшего успеха он самодовольно предался покою, устал, разочаровался, зашел в тупик, а она его разбудила, всколыхнула для нового начала, да, поэтому и, конечно же, из-за ее волос и потому, что ее красота такая, что не каждый ее сразу заметит,  — а она? Она любила его и только его, потому что он обращался с ней не так, как мужчины обычно обращаются с женщинами, не как с объектом, с постельной принадлежностью, служанкой, почитательницей, матерью, украшением дома или безделушкой, потому, что он принимал ее всерьез, уважал, да, поэтому и, конечно же, из-за его тяжелых рук садовника, от прикосновения которых ей так хорошо, что она давно уже забыла все другие руки, словно их никогда и не было.

Тут двое без труда смогли поверить в продолжительность своего счастья,

позабыть страх (перед горем, ненавистью, болью, уродством, ложью, перед Элизабет, Хаслером, Крачем и зачатием) и почувствовать себя в силах справиться с любым конфликтом. (Лишь в самом начале она подумала: «И даже если это будет один только раз, я никогда не пожалею!» А он лишь однажды вспомнил вопрос Катарины: «Ты скоро вернешься?» Потом они думали, но только вслух не говорили: «Никакие силы в мире нас не разъединят! Даже глубокими стариками мы будем счастливы!»)

Тут двое обрели друг друга длинной ночью.

Тут великое свершилось под шорох и воркование голубей в предвечерние часы и утром.

Тут для двоих Святая ночь стала священной, рождество — возрождением.

Тут старый дом Аарона Вальштейна пережил звездные часы.

И тут любителям хэппи-энда мы рекомендуем захлопнуть книгу, положить ее на ночной столик, забыть про Элизабет, детей, Хаслера, Крача и уснуть в блаженном заблуждении, будто истинная любовь побеждает с улыбкой. Тому, кто желал бы в полусне продолжать плести нити новых судеб, предлагается следующий вариант: фрейлейн Бродер выдерживает экзамен; Элизабет мирно расходится с Эрпом; Хаслер созывает производственное совещание, на котором Эрп объявляет о разводе и женитьбе; фрау Бродер-Эрп приглашают работать в центральное управление, где она может полностью посвятить себя любимой отрасли науки — библиотечной социологии; чета получает квартиру в новом доме (три комнаты, кухня, ванная, центральное отопление) на Карл-Маркс-Аллее, где она живет и поныне, счастливо, но никогда не успокаиваясь на достигнутом.

Приверженцам же реальности, ревнителям фактов, врагам иллюзий, адептам теории отражения действительности, моралистам, почитателям Бродер, двойникам Эрпа, любопытным, любителям скандалов и в особенности тем, что были очевидцами событий и могут сами судить об всем (то есть Хаслерам, Риплозам, Мантекам), — им непосредственно посвящаются остальные главы этой хроники.

14

Итак, сторонники реальности рождественским утром в своем кругу. Еще никого нет, можно спокойно оглядеться. В комнате теплей, чем обычно по утрам, — перед раздачей подарков еще раз протопили. Как там пахнет, можно прочесть у Шторма. Стеклянные двери на террасу наполовину закрыты голубой елью (деревом зажиточных), чье убранство говорит об эрповском стремлении к определенному стилю — допущены только два цвета, серебряный и белый: свечи, серебряный дождь, соломенные звезды, стеклянные шары. Вся мебель завалена грудами подарков; Катаринины подарки лежат на столике перед тахтой, Петера — на обеденном столе, Элизабет — на серванте, отца, Эрпа, — на радио. Ковер усыпан ореховой скорлупой, обрывками канители, крошками пряников, деталями «Конструктора». Еще не совсем рассвело, но снежный покров усиливает слабый сумеречный свет. С тахты (где вскоре усядется Эрп, машина уже в гараже) видна река, по которой плывут льдины. Удящий рыбу пенсионер уже сидит на берегу в черных вязаных наушниках. Тишину нарушает скрежет снегоочистителя — железа по бетону. Эрп расчищает дорожку от подъезда до садовой калитки. В комнату прошмыгивает Катарина, еще в пижаме. Жуя печенье, она расставляет на тахте кукольную посуду. Когда входит Эрп, она прикладывает палец к губам: «Ш-ш-ш! Все еще спят».