Буриданов осел

Тот заставил себя прождать некоторое время, так как не сразу отыскал цель своей скачки, начал систематические поиски, то есть сперва рысью обскакал передний дом и тем самым дал Карлу время проникнуться все возрастающим страхом перед визитом и поразмыслить над оборвавшимся приключением, из-за которого он сердился на себя, но не очень, потому что тут же подвернулась теория: мужчина бессильнее перед навязчивыми женщинами, чем женщина перед навязчивыми мужчинами, сопротивляющиеся женщины слывут добродетельными и стойкими, порядочными и умными, а сопротивляющиеся мужчины, напротив, оскорбляют женщин, кажутся им слабыми, трусливыми или неполноценными, что вселяет к женщине почтение, то делает смешным мужчину, и поэтому… Но тут раздался звонок, и Эрп разыграл неподдельное изумление, отлично замаскировал страх и внутреннее напряжение, не издал ни звука при пытке, которой подверг его Мантек тем, что не стал трубить в фанфары, бить в барабан, не развернул державный пергамент, не спешил и не важничал, не предвещал неожиданного поворота, а скорее вел себя, как вел бы себя любой, то есть вначале сказал что-то о доме («Это ужасно, надо выбираться отсюда, вы уже что-нибудь предприняли?»), и о комнате, и о красотище в золоченой раме, спросил о коллеге Бродер, передал привет от жены, не отказался от рюмки водки, без признаков нетерпения выслушал длинные рассказы Эрпа о доме и его обитателях, и когда наконец приступил к теме, то стал медленно и с наслаждением выкладывать содержащиеся в туго набитых переметных сумах мысли и сообщения; он начал с диалектически развивавшихся и лишь теперь окончательно сложившихся соображений о браке Эрпа, любовной связи Эрпа, руководящей деятельности Эрпа, его усталости и новом подъеме, все это долго комментировал, анализировал, конкретизировал, абстрагировал и только потом снял с плеча курьерскую сумку, сломал печать и возвестил решение министерства: поскольку в связи с последними событиями больше не может быть речи о пошлом флирте как следствии легкомыслия, зазнайства, пресыщенности, недисциплинированности, аморальности, безответственности, волокитства, авантюризма или баловства и поскольку весь ход событий скорее свидетельствует о твердости характера, последовательности и серьезности, о том, что мещанское самодовольство, инертность и равнодушие преодолены, а издавна присущие активность и мужество обретены вновь, предложение Мантека в соответствующей инстанции (в министерстве) пало на благодатную почву — принято решение использовать опыт Эрпа в центральном аппарате, его официально спрашивают, готов ли он занять пост в министерстве.

В Берлине?

В Берлине и без уменьшения прежнего оклада. Таким образом, все создавшиеся конфликты окончательно разрешены государством, и этим доказано, что великие любовные истории в обществе, пекущемся о благе человека, невозможны.

Но для Карла дело заключалось не в великой любовной истории, а в преодолении тягот повседневности, поэтому реакция его была более чем странной. В ответ на предложение он не оказал просто «да», а начал говорить обиняками.

Особенного счастья он действительно не испытывал в связи с устранением всех внешних помех. Уж не потому ли, что теперь его решения были начисто лишены всякого героического оттенка? Но он не мог ведь и отказаться от предложения. (Многие до него уже поступали так!) Карл говорил обиняками, это верно, но если опустить все несущественные слова его получасового ответа, останется только: да, да, да!

24

Как попали кончики сигар в пепельницу Элизабет?

Если бы Эрп, вместо того чтобы дать волю своим чувствам, пошел по следу бразильских сигар, то могло бы наконец возникнуть нечто интригующее, а достигнуть этого задним числом, путем сложных изысканий, хронисту невозможно; он спросил Элизабет, и она ему ответила. Вот и все.

Хаслер?

Разумеется.

Любовная история?

Нет, нет. Конечно же, нет. Это невероятно. Трудно предположить. Во всяком случае, нет никаких доказательств. На соответствующий вопрос Хаслер ответил без ссылок на Библию и с непривычной краткостью: «Не во мне дело!» — что дает повод кое-что заподозрить, но в еще большей степени оставляет вопрос открытым и не позволяет строить догадки, поскольку ответ ясно давал понять, что дальнейшие расспросы нежелательны. Для Элизабет же подобные тенденции в себе и в нем остались незамеченными. Она обратилась к нему, он пришел, курил сигары, пил водку, спрашивал, говорил цитатами из Библии, обещал помощь и пригласил Элизабет в субботу к себе. Если бы Эрп, обескураженный голосами за дверью, не повернул обратно от квартиры Хаслера, он накрыл бы их обоих да еще и третьего, которого мы здесь однажды упоминали под фамилией Бруха и (как второстепенную фигуру третьей категории) не будем описывать слишком подробно.

Любовная история?

Нет, две! Но не между Элизабет и Брухом, а одна между Брухом и Брухом и другая — между Элизабет и некой специальной областью, имеющей отношение к современному искусству.