Буржуйка

Даже седовласый представительный Лев Николаевич Романов-Парижский, обиженный сгоряча новоявленной «родственницей», получил вдруг от неё с фельдъегерем усыпанную бриллиантами маленькую, наподобие ермолки, копию шапки Мономаха работы Доярского — и приглашение в Москву погостить. Так и прижился он при развесёлом дворе, в должности «дядьки» — среднее между гувернёром и шутом, обучая потихоньку великую княжну премудростям светского этикета. Иногда, выпив на балу лишнюю рюмочку, старец примерял на благородные седины дорогой подарок — и всхлипывал:

— Ну, наконец-то — дòма…  Жива Россия!

— Не ссы, дедуля! Прорвёмся! — Ларсик игриво сбивала ему шапку набекрень и целовала в лысинку. — А если меня повесят — глядишь, и ты ещё поцарствуешь!

— Бог с тобою, переплюнь, дитятко золотое! — мелко крестил её, смахнув слезу, добряк. — Куда мне, старому. Мне и при тебе славно…

Шутки шутками — а как задумается Лариска, да оглянется — и накатит тут на сердце девичье тоска смертная. «Кто я здесь? Чего делаю? Сидела бы себе в Коминтерне…». Чуяла, что добром здешнее веселье для неё не кончится.

Сырков, наконец, созрел — сделал ей официальное предложение. Петра подумала — и велела соглашаться. Можно для порядку покобениться — а вообще такой человек в хозяйстве сгодится. Растяжим — на любой режим, как хороший презерватив. Между тем начинали съезжаться гости — подступало время коронации…

— Послушай-ка, Ларсик, солнышко, — однажды, проснувшись с ней в одной постели, молвила медовым голосом госпожа кардинал. — А ты не подумала, моя ягодка, во сколько нам это удовольствие начинает обходиться?

— А? Что? У нас денежки кончаются? — испуганно захлопала ресницами спросонок юная принцесса.

— Ну-у…  — неопределённо протянула Петра. — Понимаешь, нельзя же всё время только веселиться. Надо учиться понемножку зарабатывать себе на конфетки.

— А что я должна делать? — испуганно вскинулась Лариска. — Ведь я всё-таки без пяти минут царица! «Не гоже лилиям прясть!» — вспомнила название бульварного романа, который ей подсунул дядька Николаич.

— Вот на этом и можно заработать, — ласково разъяснила ей наставница. — Понимаешь — короля делает свита. А кто тебя окружает? Ну, я, положим — маркиза, дядька твой — князь. И всё! Остальное — шелупонь без роду-племени. Так не годится.

— Что же делать? — заскучала княжна. — Они такие прикольные… А тащить сюда эту ветошь эмигрантскую — с ними с тоски подохнешь.

Петра в ответ что-то горячо зашептала ей на ухо. Лариска слушала внимательно, потом взвизгнула и расцеловала её в губы.

— Петруся, ты прелесть! Как же я сразу не допёрла!

Немедленно было послано за Иваном Грёзным — модным московским кутюрье. Льва Николаевича Грёзный обмерил с головы до пят — и к вечеру камергерский мундир был готов. Примерили — сел, как влитой. Для солидности нацепили какой-то старинный орден с бриллиантами из Грановитой палаты - фигура вышла весьма представительная. Мономахову ермолку Петра, поморщившись, велела снять.

К утру запущенный слух уже облетел весь ближний круг — банкиров, нефтегазовых аферистов, богатых бездельников. Расселись с важным видом в приёмной великой княжны Московской, бросая друг на друга искоса ревнивые взгляды. У каждого в ногах — пухлый кейс с шифром. Вот золочёные двери бесшумно распахнулись — и наследница престола предстала их взорам, восседая на возвышении за массивным столом. Петра в кардинальском облачении сидела ошую, а камергер князь Романов-Парижский — одесную великой княжны. Процедура прошла быстро и без затей — к обеду уже все отмечали по домам — кто своё баронство, кто графство, а московский осетин Казбек Диролов даже умудрился сделаться милордом. «С детства сплю и вижу, что я милорд — мамой клянусь!» — ныл он, пока Лариска — добрая душа, не сжалилась. Но и обошлось же это ему! Наскоро перекусив, троица до вечера была занята пересчитыванием и сортировкой купюр — евро к евро, амеро к амеро. Вышло настолько нехило, что Лариске пришлось опять нанюхаться колумбийского снежка — чтобы крыша не съехала. Она даже в кино не видала сразу столько бабла.

— И это всё наше?

— Твоё, моя птичка! — Петра ласково потрепала её по щеке. — Мне чужого не надо. Царствие моё — не от мира сего. А дедушке — орденок оставь на память, ну, и пенсион назначь пожизненный камергерский. Ему сразу много — вредно, как бы не забаловал. Да, имей в виду — они всю неделю будут подтягиваться — так что, Ларсёнок — готовь сундуки!

Изю Сыркова Лариска возвела в княжеское достоинство бесплатно — пусть чувствует. Не пристало же, в натуре, за смерда замуж идти! А вот ни премьер Петин, ни президент Медунов — те отчего-то за титулами не явились.

— Или у них с бабосами туго? — возмущалась Ларсик, меряя каблучками Тронный зал. — Да я бы им и таксу скинула на бедность.

— Наплюй, — убеждал Сырков, прикладываясь к надушенной ручке, — пускай дуются по своим углам, как мыши на крупу. Глядишь, и полопаются со злобы.