Буржуйка

— Экие, однако, эти немцы ослы! Не умеют рыбу сварить. А ещё толкуют: «Фатерланд, мол, объединить следует!»

Кельнер, примите эту мерзость!

И.Тургенев

Никифор, озираясь, пробирался узкими переулочками квартала красных фонарей — здесь было легче всего затеряться. Одурь после безумной ночи на Науру слетела, как только он был извещён о своём новом положении — особо опасного преступника в бегах. Оставался засушливый срач во рту и пульс сто десять трусливых ударов в минуту. Мятые, заляпанные чем-то спереди шорты и гавайская рубаха в пальмах — эти приметы наверняка уже известны каждому полицейскому в городе. А переодеться не на что — в карманах, кроме размокшего губернаторского удостоверения, нашлась лишь разорванная упаковка от презервативов. Он принялся рыскать глазами по сторонам — где тут можно украсть какую-нибудь тряпку. Но взгляд повсюду натыкался лишь на призывно улыбающиеся накрашенные личики, тоненькие золотистые тела, чуть прикрытые игрушечными шортиками и юбочками — нет, с его габаритами тут шмотьём не разживёшься. Приглядел, было, сорокаведёрного американского секс-туриста в безразмерном тропикале — и что толку?

«Хеллоу, мистер, я российский губернатор. Давайте в знак дружбы обменяемся с вами костюмами? Так что ли?» Внезапно откуда-то слева донёсся до боли знакомый голос с характерными требовательными интонациями.

— Уно амеро, шнель! Мосье, же не манж па сис жур, однозначно! Подайте бывшему депутату Государственной думы!

«Глюки начались», — тревожно подумал Никифор, сворачивая на голос. Так и есть. На маленькой площади у фонтана среди воркующих парочек расхаживал собственной персоной одиозный думский скандалист Жирноевский в лаптях и косоворотке. При этом голову его венчала ермолка, а в правой протянутой руке имелась известная полувоенная кепка, которой он время от времени бесцеремонно тыкал в поясницы целующихся. Черных заметил, что подавали в кепку щедро — чтоб отвязался.

— Владимир Гвельфович! — подобравшись, шепнул он на ухо глюку.

— Черных! И ты здесь, — ничуть не удивившись, констатировал глюк, деловито подхватывая его под локоток.

— Жара, однозначно, — Жирноевский утёр лысеющий могучий лоб ермолкой. — Пойдём, выпьем за встречу. Ты как — богат?

Черных печально вывернул карманы.

— Ничего не спас? — локоть Никифора был немедленно отпущен. — И чем промышляешь?

— Я только сегодня прибыл. Вот, пришёл к вам посоветоваться…

— Ага! — глазки Жирноевского торжествующе заблестели. — В Москве ты ко мне за советами не бегал. Ладно, помни мою доброту! Пойдём, я угощаю. К Аришке пойдём, мы тут все как одна семья. Мы ведь русские! Да и чего теперь делить-то… Эх, просрали Россию!

— Арина Радиоловна, открывай! — заколотил он в дверь убогой лавчонки с яркорозовой вывеской, закрытой по случаю воскресного дня. — Хитрая обезьяна, припрятала жемчуга — пояснил он Никифору. — Теперь держит сексшоп на паях. А народ побирается!

Дверь приотворилась на палец, в щели блеснул сквозь стёклышко пенсне недоверчивый глаз японского разреза.

— Чего припёрся, побирушка? Опять вшей занесёшь?

— Хуже! Принимай однопартийца, Хакамура! Черныха привёл, однозначно!

Встреча была тёплой. Арина Хакамура, дочь японского коммуниста, перенесла пересадку на азиатскую почву легче прочих гавайских узников — а таковых в Бангкоке скопилось уже с полтысячи — сплошь элита российского бизнеса и политики. Оставшись без гроша, каждый обрёл себя на чужбине по-своему, соответственно склонностям и темпераменту. Кто воровал бельё с балконов, кто нелегально чистил ботинки интуристам, а кто и подкарауливал их в подворотне с бейсбольной битой. В общем, хлопот королевской полиции прибавилось. Узнав о положении Никифора, Хакамура заявила, подливая ему в чашечку сакэ:

— Ну, Машку-то мы мигом пристроим — здесь белые девки в цене. А вот с тобой сложнее, — она окинула грузную фигуру губернатора критическим взглядом. — Впрочем, на любителя. Каких только тут нет извращенцев.

— Да он всегда был политической проституткой! — встрял Гвельфович. Арина, цыкнув на него, стала рыться в груде цветного секонд-хенда, сваленного в углу.

— Примерь-ка!

Никифор с гневом отшвырнул было розовый топик и светло-зелёную мини-юбочку, облекавшие прежде телеса какой-то здешней пышки. Но вдруг ясно осознал, что в этом позорном тряпье — его единственный шанс на спасение. Сбежал же Керенский в женском платье… Ансамбль актуально дополнили белые сетчатые чулки, туфли и ярко-зелёный клубный паричок с задорной чёлкой.