Бусидо. Кодекс чести самурая

Добродетель и абсолютная власть могут показаться англосаксонскому уму несовместимыми. Победоносцев[59] точно выразил принципиальное отличие английского общества от Европы, сказав, что в основе европейских обществ лежат общие интересы, тогда как характерных признаком английского является высокоразвитая независимая личность. Слова этого государственного деятеля о личной зависимости индивидов от того или иного общественного объединения и в конечном итоге от государства, зависимости, типичной для европейских держав и особенно для славянских народов, вдвойне верно в отношении японцев. А потому у нас свободное изъявление монаршей власти не только не ощущалось как тяжкое бремя, как мы видим это в Европе, но оно в целом умерялось отеческим вниманием государя к чувствам народа. «Абсолютизм, – говорит Бисмарк[60]

, – в первую очередь требует от правителя беспристрастия, честности, верности долгу, энергичности и внутреннего смирения». Если мне будет позволено привести еще одну цитату, я хотел бы упомянуть речь германского императора в Кобленце[61], в которой тот говорил о «монаршей власти милостью божией с ее тяжелыми обязанностями, огромной ответственностью перед одним только Создателем, освободить от которой монарха не способен ни человек, ни министр, ни парламент».

Мы знаем, что милосердие – нежная, материнская добродетель. Если прямота, нравственная целостность и суровая справедливость качества преимущественно мужские, то милосердие подразумевает кротость и убедительность присущие женщинам. Мудрецы предостерегают нас не упиваться чрезмерным милосердием, не подкрепленным справедливостью и праведностью. Масамунэ[62]

емко выразил это в одном известном афоризме: «Справедливость, доведенная до крайности, превращается в жесткость, милосердие, творимое без меры, вырождается в слабость». К счастью, милосердие было не столь редким, сколь прекрасным, поскольку истинно верно: «Кто всех нежней – тот всех смелей, отважней – тот, кто любит»[63].

Звучание слов «буси но насакэ» – «мягкость воина» – вызывает в нас самые благородные чувства. И совсем не потому, что самурай испытывает какие-то другие чувства. Речь идет о милосердии на поле боя, когда оно не слепой порыв, а осознанное желание поступить справедливо, способность осознанно принять решение, пощадить или убить. Как экономисты говорят об эффективном и неэффективном спросе, так же и мы можем назвать милосердие буси эффективным, поскольку оно подразумевало власть действовать во благо или во вред противнику.

Гордясь грубой силой и привилегиями, которые они зачастую использовали в своих интересах, самураи всецело соглашались с тем, что говорит Мэн-цзы о силе любви: «Милосердие подчиняет своей власти все, что мешает его силе, как вода усмиряет огонь: только тот сомневается в способности воды потушить пламя, кто пытается залить чашкой воды целую телегу горящего хвороста». Он говорит также, что «сострадание есть корень милосердия, а потому человеколюбивый всегда внимателен к тем, кто страдает и печалится». Таким образом Мэн-цзы задолго предвосхитил Адама Смита[64], выстроившего свою этическую философию на сочувствии.

Воистину изумительно, насколько кодекс чести в одной стране совпадает с идеями благородства в других, иными словами, в какой степени столь поносимые этические принципы востока находят параллели в благороднейших примерах европейской литературы. Если бы известные строки:

Нае tibi erunt artes – pacisque imponere morem,Parcere subjectis, et debellare suberbos[65]