Бусидо. Кодекс чести самурая

Мы восхищаемся героическим эпизодом короткой жизни Теодора Кернера[72], который, лежа раненный на поле боя, написал свое знаменитое «Прощание с жизнью». В военных действиях в нашей стране подобные случаи нередки. Наши лаконичные, афористичные стихи особенно удачно подходят для спонтанной импровизации на тему одного конкретного чувства. Любой, получивший хотя бы какое-то образование, был либо поэтом, либо, по меньшей мере, рифмоплетом. Часто можно было видеть, как воин на марше останавливается, вынимает из-за пояса письменные принадлежности и слагает оду, – такие сочинения находили после в шлемах или под нагрудниками, когда их снимали с бездыханных тел.

То, что совершило христианство в Европе, чтобы среди ужасов войны пробудить сострадание, в Японии сотворила любовь к музыке и литературе. Воспитание нежных чувств внушает уважительное внимание к чужим страданиям. Скромность и услужливость, движимые уважением к чужим чувствам, лежат в основе учтивости.

VI

Вежливость

Каждый иностранец, приехавший в нашу страну, отмечает, что характерными чертами японцев являются воспитанность и учтивые манеры. Вежливость – ничтожная добродетель, если порождена лишь боязнью оскорбить хороший вкус, на самом деле она должна быть внешним проявлением исполненного сострадания уважения к чувствам других. Также она подразумевает уместность слов и поступков, а следовательно, должное уважение к положению в обществе, поскольку последнее не отражает плутократические различия, а является непосредственным признанием истинных заслуг.

В своей высшей форме вежливость почти приближается к любви. Мы можем с благоговением сказать, что вежливость «долготерпит и добра, не завидует, не превозносится и не пыжится, не ведет себя неподобающе и не ищет во всем своего интереса, не раздражает, не ищет зла»[73]

. Стоит ли удивляться, что, говоря о шести элементах человечности, профессор Дин превозносит вежливость, считая ее самым зрелым плодом взаимоотношений в обществе?

При всех похвалах в адрес вежливости я вовсе не хочу поставить ее первой среди добродетелей. Проанализировав ее, мы обнаружим, что она соотносится с другими добродетелями высшего порядка, ибо какая добродетель существует сама по себе? Хотя – или скорее благодаря тому, что учтивость превозносилась как качество, присущее воинскому сословию, и как таковое пользовалось на порядок большим уважением, чем того заслуживала, возникли ее подделки. Конфуций неоднократно указывал, что внешние приличия имеют к учтивости столь же малое отношение, как простые звуки – к музыке.

Когда приличия возвышаются до необходимого уровня взаимоотношений в обществе, естественно ожидать, что получит распространение детально разработанный этикет, необходимый для правильного поведения молодых людей в обществе. Как поклониться, обращаясь к тому или другому человеку, как ходить и сидеть, – всему этому учили и учились с великим тщанием. Правила поведения за столом превратились в науку. Подача чая и чаепитие превратились в церемонию. Разумеется, от человека образованного ожидали досконального знания этих тонкостей. Мистер Веблен[74]

в своей интересной книге[75] весьма уместно характеризует правила хорошего тона как «продукт и образец жизни праздного класса».

Мне доводилось слышать пренебрежительные отзывы европейцев о нашей сложной системе этикета и приличий. Ее критикуют за то, что мы придаем ей слишком большое значение, мол, ее строжайшее соблюдение – глупость. Я допускаю, что в церемонной учтивости может быть чересчур много излишних деталей, но для меня неочевидно, стоит ли считать ли ее глупостью в той же мере, в какой некоторым представляется пустячной увлеченность Запада постоянно меняющейся модой. Даже моду я не считаю исключительно суетным тщеславием, напротив, я вижу в ней непрестанный поиск прекрасного. Еще менее я склонен видеть в сложной церемонии нечто тривиальное, поскольку она воплощает в себе итог долгих поисков для достижения наиболее уместного способа получения определенного результата. Если предстоит что-то сделать, безусловно, существует наилучший способ сделать это, а наилучший способ – одновременно и самый экономичный, и самый изящный. Мистер

Спенсер[76] определяет изящество как самый экономичный способ совершать движения. Чайная церемония представляет собой ряд определенных манипуляций с чайником, ложкой, салфеткой и прочим, которые новичку могут показаться утомительными. Но вскоре он обнаруживает, что предписанный способ в конечном итоге лучше всего экономит время и силы, иными словами, это самое экономичное приложение усилий, а значит, согласно Спенсеру, и самое изящное.