Бусо

Като вспомнил, как весь город рассказывал историю одного чиновника из правительства, погоревшего на своей страсти. Девушка, которой он оказывал покровительство, заболела, и несчастный сластолюбец потратил огромные деньги на её лечение. Ему даже пришлось пойти на подлог, но обман вскрылся, и лишь харакири спасло его от бесчестья. А к девице выстроилась очередь на год вперёд. Видимо, украденные деньги сыграли свою роль, и куртизанка поправилась. И каждый состоятельный мужчина мечтал лично увидеть и познать, что же это за невероятная таю и чего она умеет такого, чего не умеют другие? Поговаривали, что в Эдо считается нормальным спустить на юдзё до пятидесяти кобанов* в год. Треть годового жалования Като*!

Владельцы «весёлых домиков» в Фукуоке прилагали усилия, чтобы их заведения пусть даже отчасти походили бы на столичные. Девушки здесь тоже размещались за вертикальной красной решёткой, хотя, если судить по ценам, да и общему уровню, им были положены горизонтальные решётки дайте-комисэ – жриц любви третьего разряда*. И также, как в Ёсиваре, куртизанки тут сидели со скучающим выражением на покрытых белой пудрой лицах, лишь изредка бросая взгляды из-за полуприкрытых век на проходящих мимо мужчин. Зато их услуги стоили несоизмеримо дешевле – около десяти моммэ. Като с теплотой подумал об одной из юдзё – Сайери, с которой обычно уединялся в выходные дни.

А вот старшее поколение ещё помнило бордели в Нагасакэ, когда оттуда не изгнали португальцев. О, их заведения ничем не напоминали утончённые дома удовольствий японцев, зачастую это были вообще слегка перестроенные склады. Внутри вам не предлагали послушать музыку или поговорить о поэзии. Зато там были женщины. Отовсюду, где бывали корабли намбандзинов, они привозили рабынь, и кое-кому из знакомых Като удалось попробовать даже чернокожую, несмотря на байки, что они насылают проклятие «потери стрючка». Развратные китаянки, покорные филиппинки и даже европейки, у которых, как рассказывали, на теле не было ни одного волоска. Самурай почувствовал, что его эротические грёзы пробудили кое-что в недрах хакама, и пришпорил коня – времени на развлечения не было.

Като хорошо знал, где находится тюрьма, поскольку неоднократно бывал там. Разумеется, не в качестве заключённого, а как раз наоборот – помогал «разгрузить» это заведение. Содержали там лишь приговорённых к смерти преступников, а вот штатной должности палача не существовало. Право вершить правосудие предоставлялось даймё, равно как и выбирать способ казни приговорённых. Использовали повешенье, утопление, распятие на кресте, но большинству преступников всё же просто отрубали головы. И занимались этим… самураи. Как правило, устанавливали «дни казней», во время которых отправлялись на тот свет целые партии заключённых. Дело в том, что с тех пор как Токугава Иэясу победил своих противников и установил мир во всей Японии, буси, скажем так, негде стало практиковаться в воинском искусстве. Вернее, не на ком. Лишь на севере остались непокорные эдзо*, но север далеко. Като за свои тридцать шесть лет не был ни на одной войне, но это не означало, что ему не доводилось убивать. Случались в его жизни и поединки чести, что, кстати, было запрещено указом сёгуна. Бывали стычки с разбойниками. Но Като считал, что воин должен как можно чаще тренироваться именно в лишении жизни другого человека, а не просто в победе над условным противником в додзё*. И макивара* – это не человеческая плоть, хоть и имитирует её. Поэтому он периодически ездил на казни, где практиковался в обезглавливании всяких убийц и насильников.

Начальник тюрьмы дважды прочёл приказ даймё и сделал вид, что тщательно изучает инакан* господина Курода. В конце концов он удовлетворённо хмыкнул, почесал волосатой пятернёй за пазухой, распространив волну запаха пота, и пролаял приказ двум помощникам. Спустя несколько минут из ворот грубо вытолкнули высокого молодого человека европейской внешности, одетого в какое-то рваньё. Не удержавшись на ногах, юноша растянулся в пыли.

– Он ваш, господин, – небрежно поклонился тюремщик.

Като проигнорировал наглеца и, брезгливо ткнув иезуита носком сандалии, произнёс:

– Вставай, идём со мной.

Монах с трудом поднялся, кое-как помогая себе связанными руками.

Подойдя к лошадям, самурай достал кодати и заметил, как христианин вздрогнул и что-то забормотал. «Молится, – догадался Масасигэ. – Видать, решил, что пришёл его смертный час». С непроницаемым выражением лица он перерезал верёвку, стягивающую кисти рук христианина, невольно задержав при этом дыхание – от заключённого невыносимо смердело.

– Ты говоришь на нашем языке? – спросил он, отступив на шаг.

– Хай, – пробормотал тот, растирая запястья.